- Ну, что у вас? - Спросил не сильно обнадеженный Терехин.

- Ничего, чисто как в лазарете. - Сказал Гренц.

- Я тоже ничего не нашел. - Пожаловался Гарифулин.

- И я ничего не нашел, но там, с той стороны, есть перешеек, до следующей скалы. Он под воду уходит. До скалы не больше километра, можно было бы сплавать, поискать?

- Придется сплавать, хотя... - Терехин задумался, - там, скорее всего, будет тоже самое.

- Я готов, товарищ капитан, сплавать, проверить. - Верещагин даже схватился за баллон в порыве энтузиазма.

- Куда спешишь-то? - Удивился Гренц его порыву.

- Знаете, желудок уже начинает подводить, а я когда работаю, не так сильно о еде думаю. - Признался Верещагин.

- Куда мы смотрели, когда этого проглота с собой брали? - Добродушно усмехнулся Терехин. - Ладно, уж, плыви, Форест, плыви.

Верещагин лег на круг. Матрос был долговязым, отчего его ноги сильно свешивались в грязную жижу. Верещагин заработал ладонями, как настоящий пароход винтами.

- Осторожнее там. - Напутствовал его командир.

Но тот уже не услышал, самозабвенно разгоняя спасательный круг.

Оставшаяся троица расселась по камням, наблюдая за удаляющейся фигурой матроса.

- А мы этого не предусмотрели. - Задумчиво произнес Терехин, не уточняя, что именно.

- Чего? - Не понял Гренц.

- Передатчик для самих себя, на такой случай.

- Ну да, мы ж были уверены, что с нами ничего не случится. Мы же такие предусмотрительные, сто раз в переделках бывали.

Терехин ничего не ответил. Устало кивнул головой в знак согласия, запустил в грязные слипшиеся волосы обе пятерни и замер, как будто что-то обдумывал. Верещагин отплыл на большое расстояние, но прежде чем он достиг противоположного берега, наступила ночь.

Мошкара, для которой болото стало родным домом, лезла в лицо, нос и уши. Ее звонкое и надоедливое жужжание мешало заснуть. Мешали уснуть и звуки, доносившиеся из желудка. Урчание раздавалось из трех желудков поочередно. Это было похоже на то, как если бы человеческий орган вдруг осознал себя и принялся разговаривать с себе подобными. К середине ночи желудки спелись до такой степени, что пытались исполнять одну партию разными голосами одновременно.