— Светик! — она вошла в детскую с остывшей кружкой в руке. — Я принесла тебе попить! — Олеся поставила свечу в изголовье и поднесла кружку к губам ребенка. — И водичку остудила, как ты хотела, больно не… — она осеклась и на мгновение замерла, с ужасом вглядываясь Светику в лицо.

Девочка лежала неподвижно, остекленевшие глаза смотрели вверх, из носа по мертвенно-бледному лицу к подушке протянулась тонкая красная струйка. Олеся выронила кружку и осела возле кровати. Потом она пыталась трясти Светика, убеждала проснуться и поговорить с ней и даже ругала дочь, не реагирующую на материнские слова, но всё было тщетно…

Когда сознание покинуло её, Олеся не помнила. Очнулась она от солнечного света, бьющего ей в лицо. Оказалось, что она полулежит на полу, навалившись на кровать Светика и уткнувшись лицом в безжизненное детское тело. Олеся попыталась встать, но ногу внезапно пронзила резкая боль, и она со сдавленным криком рухнула на пол. Раненная во время ночной вылазки за водой нога посинела и распухла, став размером с бревно. Бережно укрыв дочь одеялом, Олеся выползла из детской на четвереньках, подволакивая ногу, откликающуюся болью на каждое движение. Павел по-прежнему лежал в коридоре, холодный и твердый, словно камень. По его лбу лениво ползала муха. Насекомое, заметив приближение Олеси, остановилось, потерло друг о друга лапками и взлетело, принявшись кружить над трупом с громким жужжанием.

Сколько времени прошло после этого, Олеся не помнила. Сознание то погружалось в боль, растекающуюся от нещадно саднящей ноги по всему телу, то уплывало в безучастное ко всему бесцветное забытье. Время от времени она приходила в себя то у кровати Светика, то в коридоре возле тела Павла, то на кухне, у наполненной водой кастрюли. Последний раз ясность мышления вернулась к ней с жутким грохотом. Пол под ногами подбросило, словно многоэтажке надоела вечная неподвижность, и она подпрыгнула. Раздался звон разлетающегося вдребезги стекла, и что-то с тупой болью чиркнуло Олесю по затылку. Она подняла голову, стянула с лица замызганную скомкавшуюся фильтр-повязку и посмотрела в вынесенное с потрохами окно мутным взглядом. От дома напротив осталась едва половина, над горой обломков, в которые превратились два многоэтажных подъезда, стояло облако пыли и дыма. Газ взорвался, мелькнула отстраненная мысль. Там плиты газовые, наверное, в трубопроводах что-то осталось, там всегда что-то остаётся. В беспамятстве она не слышала выстрелов, но наверняка опять кто-то стрелял и дострелялся. Если вспыхнет пожар, то тушить будет некому, пожарные теперь не работают. Теперь никто не работает. К тому же на улицах с утра необычно тихо. Впрочем, наплевать.