Государь уж и так ее и эдак уговаривал и на образах клялся, что не полезет сам в бой, и отца своего, светлой памяти Александра Мученика, и деда своего – Александра Освободителя в пример приводил: мол, были ж они под Плевной – и ничего, а государыня все свое гнет. Я, говорит, отца твоего хорошо помню, так он-то разумный был человек, зазря в пекло не лез, а ты, мол, самолично на англичан в атаки сколько раз ходил? Батюшка-то ей, мол, ни разу, а она – что ж тогда в ленте[197] показывают? Короче, отпустила государя только после того, как он при ее духовнике снова на образах поклялся. Да и с нас с Филимоном она – матушка-то наша – такую же клятву взяла. Чтоб, значит, государя ни за что никуда не отпускали. Мол, хоть силою вяжите, а только чтоб ни-ни!

Ну, про то, чтоб государя силой повязать, – это государыня погорячилась. Поди-ка свяжи его, когда он сам кого хошь повяжет, но поклялись. И с япончиков этих, которые теперь при государе состоят, тоже клятву взяла. А тем что? Поклонились, ровно аршин проглотили, рявкнули свое «хай!», опять стоят, словно и неживые.

И ехали мы ажно целую неделю. Сперва – до Киева, посля – до Румынии, потом – по Болгарии, а там уж и до Царьграда рукой подать. В Румынии государя ихний король принимал – Король Первый[198]. Чтоб все, значит, знали, что у них он – первый. Так этот Король – родственник нашей государыни. Не то он ей двоюродный дядя, не то она ему троюродная внучка. Я, честно, так и не разобрал, да оно мне и не надобно. Главное, что этот «король Король» нашему государю – союзник. И армия его сейчас под командой Павла Карловича через Болгарию в Турцию ужо вошла и вроде даже воюет… Хотя ежели армия этого короля Короля такая же, как то, что перед нами парадом прошло, – Павлу Карловичу не позавидуешь! Или, вернее сказать, румынам этим не позавидуешь! Пал Карлыч, он – ого! Он в Оренбурге казачков в чувство приводил, а уж наши-то – всяко-разно посурьезнее румынов будут…

В Букуреште мы всего день пробыли и дальше поехали. В страну Болгарию. Про энту Болгарию мне дядька мой рассказывал. Они со старшим братом моим, Степаном, в той Болгарии турка в семьдесят седьмом воевали. Степка-то у нас – молчун, а дядька мой, Тимофей, – говорун, каких поискать. И про Плевну нам рассказал, и про башибузуков, и про всякое разное. Вина, помню, они тогда привезли. Лудогорского, что ли? Слабоватенькое такое, кисленькое…

В Болгарии нам вроде бы и рады были, а вроде и не очень. Народ простой радуется. Цветы в поезд бросают, священники на каждой станции, мимо которой проезжаем, молебен благодарственный служат, где остановимся – хлебом-солью встречают. И во стольном городе Софье встречали – ну почти как в Москве, после того как Володьку-иуду да его аглицких прихвостней разгромили. Флаги повсюду, штандарты государевы. Из роз агромадный вензель его выложили, цветами всю дорогу нам засыпали. И князь болгарский, Фердинанд[199], вроде радовался. Кинулся к государю, обнять-облобызать норовит…