—Андрей, ты думаешь не о том. Тебе нужно спасать свою дочь, спасать людей. А ты занимаешься выяснением отношений…

Ему хотелось броситься к ней, сжать в объятиях и не отпускать никогда. Хотелось крикнуть ей в лицо все, что он думал об ее исчезновении, о том, что она бросила его и Марусю. Хотелось целовать это милое родное лицо. Хотелось ударить.

Но Ева держала на руках их ребенка. А за его спиной стояли люди, за жизнь которых он был в ответе.

И Гумилев заставил себя успокоиться. Сжал челюсти так, что хрустнули мышцы. Сосчитал до десяти. А потом спросил:

—Ты поможешь нам вернуться домой?

—Да,— сказала она просто.— За этим я и пришла.Одна из этих линз ведет на остров Пасхи. Другая — далеко в прошлое. Эта линза односторонняя. Если вы пройдете через нее, обратной дороги уже не будет.

—Какая осведомленность,— фыркнула Катарина.

—Заткнись,— бросил ей Гумилев.— И в какую же линзу мы должны уйти?

Ева не успела ответить. В темном отверстии коридора, ведущего к базе, послышался какой-то шум. Повернувшись туда, Андрей увидел, что из темноты, неуверенно переставляя ноги, вышел грязный, оборванный, заросший неопрятной седой бородой человек. Выглядел он так, будто блуждал в подземных туннелях не один день.

—А,— проговорил он бесцветным голосом,— ты уже здесь, Гумилев. А ты, Ева, конечно, сразу же вышла к своему обожаемому муженьку. Когда я звал тебя, ты не соизволила меня впустить, хотя знала, что за мной гонятся эти звери… А к нему выскочила сразу.

Он быстро сунул руку за пазуху и вытащил маленький никелированный пистолет.

—Что, Андрюша, не ожидал? Здесь полно оружия, они тут помешались на оружии, эти бешеные бабы в эсэсовской форме… И я вот тоже выбрал себе хорошенький пистолетик, красивый и блестящий. Мне будет приятно застрелить тебя из такого красивого пистолетика…

«Он сошел с ума,— подумал Гумилев.— Это хуже всего. Будь он в здравом рассудке, я сумел бы убедить его положить пистолет. А так… придется стрелять первым».

Но «Вихрь» висел у него за плечом, и Андрей понимал, что не успеет даже снять его с предохранителя. Те же мысли, видно, пришли в голову Иванову — тот поймал взгляд Андрея и тихонько покачал головой.

Палец профессора задрожал на спусковом крючке. Андрей отчетливо понял, что еще секунда — и пуля, выпущенная из пистолета Бунина, разорвет его брюшные мышцы, превратит внутренности в кровавое месиво…

Но Бунин медлил. По лицу его катились крупные капли пота, глаза широко раскрылись. Видно было, что он из последних сил борется сам с собой.

—Не могу! — взвизгнул он тонким заячьим голосом.— Будь ты проклят, Гумилев, я не могу!..