Аомамэ помассировала лицо. Когда мне было десять, подумала она, я порвала с религией, и мать перестала со мной общаться. В крайнем случае она оставляла записки, но больше никогда со мной не разговаривала. Я перестала быть ее дочерью. Превратилась в «выродка, предавшего свою веру». После чего и ушла из дома.

— Но пенетрации не было? — уточнила Аомамэ.

— Нет, — сказала Аюми. — Такой боли я бы не выдержала. Да и они, похоже, не собирались доводить до крайности.

— И что же, ты и сейчас с ними видишься?

— Ну, после окончания школы я из дома ушла, и сейчас мы почти не встречаемся. Но все-таки одна семья, да и профессия обязывает — иногда пересекаемся. Встречаемся с улыбочкой, никаких конфликтов. Да они сами, по-моему, уже ничего не помнят…

— Не помнят?!

— Такие ребята способны все забывать, — сказала Аюми. — А вот я не могу.

— Не удивляюсь, — ответила Аомамэ.

— Палач всегда включает логику, чтобы объяснить свои действия, поэтому он может забыть о том, что не хочется вспоминать. Но жертва забыть не способна. Для нее все, что произошло, мелькает перед глазами постоянно. И память эта передается от родителей к детям. Ты еще не заметила? Вся наша реальность состоит из бесконечной борьбы между тем, что действительно было, и тем, что не хочется вспоминать.

— Это уж точно, — кивнула Аомамэ. Борьба двух памятей? Твоей — и противоположной?

— На самом деле я думала, у тебя тоже есть такой опыт, — сказала Аюми.

— Почему ты так думала?

— Не могу объяснить. Просто… есть в тебе какая-то злость. Из-за которой ты готова раз в месяц расслабляться с незнакомыми мужиками. Злость или обида, я уж не знаю, но из-за нее ты не можешь или не хочешь жить обычной жизнью: завести себе постоянного любовника, встречаться с ним, ужинать вместе и трахаться регулярно, как все нормальные люди. Вот и я такая же… не от мира сего.

— Ты хочешь сказать, из-за того, что к тебе в детстве приставали взрослые мужики, ты свернула не на ту дорожку?

— Похоже на то, — кивнула Аюми. И чуть заметно пожала плечами. — Если честно, я вообще мужиков боюсь. Ну то есть опасаюсь связываться с кем-то конкретным. Это ведь значит, что я должна принять его полностью — таким, какой он есть. От одной мысли об этом все тело сжимается. Но с другой стороны, жить в одиночку тоже несладко. Хочется, чтобы тебя обнимали, чтобы тебя хотели. Без всего этого так страшно становится, сил нет. Вот и соглашаешься на что угодно с кем попало.

— От страха?

— Да, пожалуй.

— Если ты о страхе перед мужиками, во мне его нет, — сказала Аомамэ.

— Тогда чего ты боишься?