Может, таким образом я разгадаю и тайну появления в небе второй луны? Было бы любопытно… Хотя нет — конечно же, это вопрос второстепенный. Моя главная задача — вычислить, где прячется Аомамэ. И подать информацию «на тарелочке» двум верзилам, с которыми лучше не связываться. А до того, как это произойдет, будь на небе хоть десять лун, я должен оставаться реалистом. Все-таки я — это я, и в этом моя сила.

Зайдя в фотомастерскую возле станции, Усикава отдал в проявку пять пленок по тридцать шесть кадров. А получив фотографии, зашел в ближайший семейный ресторанчик и, ужиная цыпленком-карри, разложил все снимки по датам. Почти все лица на этих кадрах были знакомы до оскомины. И только три представляли для него интерес: Фукаэри, Тэнго и незнакомки, вышедшей из подъезда вчера вечером.

Наткнувшись на взгляд Фукаэри, Усикава напрягся. Казалось, девчонка смотрит с фотографии прямо ему в глаза. Никакого сомнения: эта пигалица знала, что Усикава — здесь. Наблюдает за ней. И, наверное, снимает ее скрытой камерой. Об этом ясно и недвусмысленно сообщали ее чистые глаза. Она видела все и отнюдь не одобряла того, что он делает. Ее взгляд, как игла, прошивал его сердце насквозь. Тому, чем он занимался, не было оправдания. Но в то же время она не осуждала и не презирала Усикаву. В каком-то смысле эти сногсшибательные глаза его даже прощали… Точнее — нет, не прощали. Глаза эти словно жалели его. Видели, как низко он пал, и выражали ему соболезнование.

Случилось все очень быстро. В то утро, выйдя во двор, Фукаэри посмотрела сперва на верхушку столба; затем, резко обернувшись, перевела взгляд на зашторенное окно, за которым прятался Усикава, — и, уставившись прямо в глазок замаскированного объектива, заглянула Усикаве в самое сердце. А потом ушла. Время застыло на месте — и потекло опять. Эта странная пауза длилась от силы минуты три, но девчонка успела исследовать все закоулки его души, разглядела там всю грязь и всю низость, а затем подарила ему свое безмолвное сострадание — и исчезла.

От этого взгляда Усикава ощутил под ребрами острую боль, словно его пронзают огромной иглой для починки татами. Он вдруг отчетливо ощутил, в какого мерзкого извращенца превратился. И обижаться тут не на что. Потому что он — действительно мерзкий извращенец. Но чистый, полный искреннего сожаления взгляд Фукаэри низверг его в бездну невыносимого отчаяния. Уж лучше бы она упрекала, презирала, обвиняла, проклинала его. А то и сразу огрела по голове бейсбольной битой. Он вынес бы что угодно — но только не это.