— Работай, а не глазей! — Совет сопровождается ударом бича.

Резво хватаюсь за кувалду и начинаю долбить камень.

— Не надрывайся, Гу, — слышу я другой совет, произнесенный хриплым шепотом, — тебе что, не терпится вымотаться и попасть в камненосцы?

Внимательно присмотревшись, я понимаю, что мои товарищи по работе “замороженно” двигают кувалдами, ломами и кирками не столько от усталости и измождения, сколько из расчетливости и экономии сил. Ну, так я тоже могу. Минут через десять втягиваюсь в общий ритм и работаю “с прохладцей”, не обращая никакого внимания на оскорбительные покрикивания охранников.

Еще и еще раз к нам приходят камненосцы и забирают нашу “продукцию”. Наконец, звучат три громких удара в гонг или колокол. Все разом бросают инструменты и тянутся к выходу из ущелья.

У костра мы получаем по пиале горячей жидкости с какими-то волокнами, по два твердых клубня, что-то вроде картошки или свеклы, и по куску “хлеба”, раза в два больше, чем на завтрак. Жидкость чуть солоноватая, с запахом вареной капусты и селедки одновременно.

После обеда мы минут двадцать сидим молча и, по команде охранников, вновь тянемся в ущелье-каменоломню. Снова начинается монотонная, изматывающая работа. Она продолжается до захода солнца.

На ужин мы получаем по пиале горячей воды, кусочку полусырой, отдающей тухлятиной рыбы и куску “хлеба”. Также нам выдают по одной сигарете и разрешают минут по десять группами по семь человек погреться у костра. После “сугрева” мы плетемся под навес и начинаем устраиваться на ночлег. Улегшись на твердую мерзлую землю, я пытаюсь проанализировать прошедший день и продумать линию поведения.

— Что не спишь, Гу? — слышу шепот. — О чем думаешь?

— О жизни.

— Что о ней думать. Ее нет. Для нас, по крайней мере. Вчера мы — отбойщики, сегодня — ломовики, завтра — дробильщики, а послезавтра — камненосцы.

— Ну а потом?

— Что ты спрашиваешь? Разве сам не знаешь? Потом — печь.

Так, кое-что уже ясно. Это что-то вроде фашистского концлагеря. Для начала информации хватит. Я плотнее прижимаюсь к соседу, который только что говорил со мной, и пытаюсь заснуть. Это довольно нелегко, но усталость берет наконец свое.

Потянулась вереница однообразных дней, настолько однообразных, что я теряю им счет. Холодные ночи, изнуряющая работа, скудная кормежка, побои охраны. Каждое утро мы недосчитываемся до восьми человек. Они либо умирают от истощения, либо замерзают за ночь. Тех, которые еще живы, но уже не могут подняться, охрана добивает мечами или копьями. Я заметил, что ружья висят у них за спиной совсем без дела. На моих глазах они никогда ими не пользовались. По всей видимости, они предназначены на случай массового бунта.