Тир зевнул. Дремота на секунду отступила.

— Собирай ополчение, — приказал он, — и проследи, чтобы меня не будили хотя бы три часа. Потому что на этот раз отсиживаться в тылу я не буду…

Если бы не было Семилетней войны, Жанну давно бы выдали замуж. Слишком много в колониях холостых мужчин. И слишком много — ссыльных. То есть было слишком много — пока славный генерал Монкальм, не получивший никаких подкреплений из метрополии, не изобрел нечто вроде тотальной мобилизации. Произошло это в некотором роде случайно. Генерал призвал добровольцев. И из пятидесяти тысяч квебекских колонистов девятнадцать тысяч стали добровольцами. Пришло бы и больше — ружей не хватило. Вернулся каждый пятый. Славно повоевали.

Англичане даже не рискнули вводить в Квебек войска. Объявили протекторатом, наложили дань, вежливо названную налогом, ограничили вооружения и права на внешнюю торговлю. Казалось бы — можно жить. Во всяком случае, не топают за окнами чужеязыкие солдаты, не вешают на площадях патриотов — не то партизан, не то просто дураков. Все вывески — на родном языке, в кои-то веки мэр избран голосованием, а не прислан черт-те откуда на кормление. Налоги стали даже и поменьше. Тогда почему сами собой сжимаются зубы и кулаки и кишки в животе закручиваются узлами? И только горше, что некому всадить пулю в бок из придорожных зарослей.

Мужчины стали переборчивы. А говорили только о свободе. И все чаще слышалось: вот бы сюда обоих — тупаря Людовика, что нас продал, да чокнутого Георга, что нас завоевал… Совершенно невозможной красавицей надо быть, чтобы всерьез увлечь людей, собирающихся умереть за идею. У них в голове одни возвышенные образы, физиология же вполне удовлетворяется еженедельными визитами в бордель.

Нельзя сказать, чтобы Жанна была дурнушкой. Так, ничего особенного. То же относилось к приданому — по меркам колонии, ни много, ни мало. Как у всех. Ну а какая же девушка потерпит, чтобы у нее все было точно так же, как и у прочих? При этом Жанна точно знала, что нужно квебекским парням, и особенно Луи Ренару — бывшему лейтенанту колониальной милиции. Звание ему дал сам маркиз де Монкальм — за захват британской пушки. Ровно за полчаса до того, как был убит, а линия французов распалась на непрочные обрывки. Луи снял с убитого англичанина офицерскую шпагу, за свой счет пошил себе мундир — как раз к капитуляции. Тут выяснилось, что чин его Францией не признается, а потому — ни эвакуации на неизвестную канадскому уроженцу Родину, ни пенсии.

Руки есть, ноги тоже уцелели, глаза не выбило — Ренар снова стал охотником. Но, заходя в кабак, непременно напяливал свой непризнанный мундир и цеплял шпагу. Скоро вокруг него стали собираться самые дерзкие патриоты. И самые красивые девчонки… Луи не обращал на них внимания. Он готовил революцию. В отличие от соратников, даже в бордель не ходил. Поговаривали, что он и не ест.