Гробовщик чуть не засмеялся в голос.

– Конь бледный, конь вороной, – пробормотал он себе под нос. – У него ещё и чувство юмора есть!

– Без разницы кому в какую садится? – спросил Пыж.

Он потянул за ручку дверцу черной мотодрезины, раздался противный скрип. Дверь распахнулась. Внутри кроме коричневого дерматинового сидения ничего не было. Пыж поколебался, заходить или нет, оглянулся на остальных и остался, пока, стоять рядом.

Баркас, молча, потянул на себя ближайшую, ржавого цвета, дверь, та с лёгкостью открылась.

– Стеклянную или белую? – спросил Пыж у Гробовщика.

Тот безразлично пожал плечами и подошёл к двери из толстого стекла. Открыл: всё то же потёртое сидение из коричневого дерматина.

– Ну что – по коням? – спросил Бек. – Встретимся в другой жизни в Куршавеле?

Пыж вдруг, не стесняясь, заплакал. Слёзы скатывались по запылённым щекам, оставляли на одежде тёмные влажные пятна…

…Баркас тоже тогда заплакал. Это было так неожиданно, что все оторопели. А он обнимал Зину и скрежетал зубами, чтобы сдержать рыдания. Рядом топтался смущённый Лёшка. Когда Монолит его отпустил, парень рухнул на пол с двухметровой высоты. Свернулся калачиком в страшном приступе кашля. Долго приходил в себя, пытаясь встать на ноги. А когда, наконец, поднялся, сказал одно только слово Баркасу:

– Пора.

И сплюнул кровавой слюной на пол.

Вот тогда этот убийца, которому были не страшны ни Бог, ни чёрт, заплакал.

– Не плачь, – вслух попросила его Зина.