Высокие стеклянные панели справа и слева, едва различимые силуэты окна на бетонном полу. С правой стороны – неподвижное тело в тусклом свете дня. Джейн ощутила отвратительный запах фекалий, вытолкнутых из прямой кишки после смерти. С левой стороны – такое же пятно неяркого света… но без вонючего мертвого примата.

Стирая пот с глаз, она прокляла боль, словно та была мыслящим существом, вонзившим в нее свои зубы.

Она посмотрела налево, в темноту, где, возможно, еще прятался ухмыляющийся людоед, обхватив длинными пальцами ног нижнюю перекладину, вцепившись руками в брус над собой, наблюдая за Джейн с недобрыми намерениями. Держа пистолет рядом с телом, она прицелилась влево и вверх.

Обезьяна выскочила из темноты прямо перед ней, в мгновение ока преодолев разделяющее их расстояние, и очутилась между ее ног. Животное шипело от ярости, карикатурно человеческое лицо вдруг возникло в нескольких дюймах от лица Джейн, темно-желтые глаза, казалось, мерцали призрачным светом. Джейн вскрикнула, и тварь зашипела еще яростнее, разбрызгивая кровь, – она явно была ранена. Атакуя молниеносно, как свернувшаяся змея, обезьяна одной рукой ухватила Джейн за волосы, вырвала их и с торжествующим криком принялась размахивать трофеем. Оставшаяся без парика Джейн принялась стрелять ей прямо в грудь, израсходовав все девять патронов. С каждым выстрелом существо подавалось назад и в сторону, словно его убирал со сцены кукловод.

27

27

За окном вниз по склону холма тянулись два квартала обесточенных зданий. Или три. Но в залитой дождем нижней части города и на других исхлестанных грозой холмах виднелись огни. Подача электричества прекратилась только в район, обслуживавшийся подстанцией, в которую попала молния.

Жжение от пулевой раны слегка притупилось, перейдя в терпимую пульсирующую боль.

Джейн вставила полные магазины в оба пистолета, сунула один «хеклер» в кобуру и встала в водянистом свете, проникавшем сквозь толстое стекло: хотелось посмотреть на сверкающий от влаги город. Казалось, она балансирует на тонком мостике между двумя мирами – тем, что существовал вечно, и тем, что рождался в эти времена утопических перемен. Невольно вспомнился Эдгар По, меланхолические воды его города на море: «Где лучший и худший и добрый и злой навеки свой нашли покой»[57]. Когда прилив перемен спадет, новый мир не узнает покоя – только тишину покорности или смерти, только тихий страх, заставляющий замолкнуть мышь при виде голодного зубастого кота. За все время существования этого города немало его жителей ушло на покой, и еще больше их уйдет в будущем, причем многие из них – раньше, чем предполагали. Но худший из худших обитателей города пока что жив и сидит одним этажом выше – ошибка, которую следует исправить.