Войдя в дом (Тафида еще не развилась до того уровня, когда место преступления обносят желтой лентой или хотя бы опечатывают дверь), Клыков первым делом распахнул окна, чтобы проветрить и впустить свет. Сквозняк всколыхнул занавески, завертел мусор на полу, кинул под ноги клочок бумаги. Клыков нагнулся, закряхтел и с натугой прочёл: «Серёге с зарплаты — 150. Диргу за месяц — 30 (цветы, кусты, полив). Леониду в покер — 50 (забыл?)»

— Ничего я не забыл, — вздохнул Клыков и сунул бумажку в карман. Востриков отвратительно играл в покер. Эх, бедолага… Ладно, поищем что-нибудь посерьёзней долговых записок. В комнатах царил бедлам: Востриков слыл отчаянным лентяем и приборку считал делом, недостойным учёного. Так, вот застывшая красно-чёрная мазня на полу, а вон и ваза злополучная валяется поодаль. Снова закряхтев — да, худеть не помешало бы — Клыков присел и всмотрелся. Похоже, хоть в чём-то Падж не наврал. Убили Вострикова именно этой вазой, медной, тяжелой, килограммов десять весом. Края сосуда изгибались цветочными лепестками, один из лепестков смялся и потемнел от крови. И горлышко погнулось. Били крепко, такое как раз под силу Паджу. Или какому-нибудь другому тафидянину. Клыков встал, неуверенно прошелся по замусоренному полу. Ну и свинарник. Окурки, листки из блокнота, пустые упаковки от земных сухпаёв, там что-то просыпано, тут что-то пролили… Хотя нет, похоже, не пролили. Тут — раздавили.

— Эге! — сказал он вслух и опустился на колени. Пол здесь был грязней прочего, на дереве густо засохла какая-то бурая гадость, а между половицами застряли тонкие белые ошмётки. Раскрыв складной ножик, Клыков поддел один из них лезвием и извлёк на свет.

— Мать честная, — проговорил он раздельно. — Это же гхек!

Скривившись от отвращения, он нагнулся и понюхал засохшее пятно. От пола ощутимо несло тухлятиной. Клыков достал телефон и набрал номер.

— Серёга, будь добр, отвлекись на минутку. Надо, чтобы ты сходил в холодильник и взглянул на Вострикова. Нет, без этого никак. Ну и что, что рибосомы помёрзнут, у меня дело важное. А кто тогда пойдет, Верочка, что ли? Иди, иди.

Он подождал, разглядывая кусок скорлупы. Толще яичной, шероховатая, в полоску. Определенно гхек. Раковина гхека.

— Да! Ты в холодильнике? Нет, тело вынимать не надо. Одежду глянь, ботинки — там ничего не прилипло к подошвам? Откуда я знаю, где-то рядом с образцами положили… Нашёл? И что? Ага, ага. Вроде скорлупы, точно. Раздробленная? Ну конечно, он же наступил… Ясно. Слушай, а понюхай её — чем пахнет?.. Шучу, шучу. Спасибо, у меня всё.