Лантхильда без интереса смотрела, как Сигизмунд держит палец под холодной водой. Потом вышла на кухню. Через минуту оттуда донеслись грохот и вопль.

Сигизмунд высунулся из ванной, забыв о пальце. Клетка валялась на полу. По клетке носилась крыска. Укушенная Лантхильда, бранясь, заливала кровью все вокруг.

— О господи, — пробормотал Сигизмунд. Схватил Лантхильду за локоть, поволок в ванную. — Где она тебя? Покажи!

Лантхильда дергалась, пыталась вырваться. От обиды губы у нее распухли.

Сизизмунд силком сунул окровавленную руку под кран. Обнаружился прокус — маленький, но очень глубокий. Серьезное животное. Строгое.

— Держи, — велел Сигизмунд. — Вот так держи. Я сейчас.

Лантхильда, глотая слезы, покорно держала руку под струей холодной воды. Сигизмунд вернулся на кухню. Водрузил клетку на место. Как же эту скотину поить, если она так кусается? Отвлечь ее едой, что ли…

Вернулся к любимой женщине. Стояли бок о бок, как два боевых коня в стойлах, студили пальцы. Под ногами, хлюпая, зализывался кобель. Удружила Аська, ничего не скажешь.

Тут зазвонил телефон. Сигизмунд не стал подходить, хотя звонили долго.

Достал йод, пластырь. Бактерицидный. Лантхильда забеспокоилась. Сигизмунд прижег ранку себе, заклеил пластырем. Потом проделал все это над Лантхильдой. Она сморщилась — не ожидала, видимо, что йод будет щипать. Поглядела на пластырь, понюхала его.

Такой пластырь раньше стоил семь копеек. А сейчас точно такой же, но за семьсот рублей. Зачем Сигизмунду помнить старые цены? А ведь помнятся как-то…

Когда начиналась перестройка, казалось: новые деньги и новые цены — все это временно. А потом все вернется назад, и снова будут французские булки по семь копеек, бублики по шесть, а если с маком — то по семь, хлеб за четырнадцать… А ведь не вернется. Теперь уж точно не вернется. И продавщицы уже старых цен не помнят — сидят за кассой молодые девахи и не помнят, что это за хлеб такой — «бывший по четырнадцать копеек». Эпоха ушла. Сигизмунд в очередной раз со странным чувством превосходства ощутил себя старым.

Взял Лантхильду за руку, погладил.

— Тебе больше не больно? Ты не обижаешься?

У нее неожиданно сделалось хитрое лицо. Она искоса глянула на Сигизмунда, потом потупилась. Вдруг очень заинтересовалась йодом. Повертела в руках. Задумчиво на потолок посмотрела. Вымолвила ни к селу ни к городу:

— Наадо.

— Что надо?

— Наадо, — убежденно повторила она. И посмотрела на Сигизмунда строго: — Наадо, Сигисмундс. Нуу…

Решительно взяла его за руку и потащила в гостиную. Подвела к распахнутой аптечке. Сама отошла, чинно села. Стала ждать.