— Кто-то не хотел рисковать? — воскликнул я, и карандаш с удвоенной силой забегал по бумаге. — Кто-то сделал все возможное, чтобы лицо мертвеца нельзя было опознать наверняка…

— А зачем это могло кому-то понадобиться? — с видом доброй учительницы спросила Ларра.

— Чтобы каждый, кто видит труп, был уверен, что перед ним — Артамаль ил-Лакар, — мрачно подытожил Хидейк. — Насколько я помню, настоящий Артамаль и ростом был повыше. Хотя ручаться не стану.

— Да что там ручаться, — Вольная принялась засучивать рукава. — Гастаф, дружочек, а притащи-ка ты нам свои инструменты.

— Но… позвольте, — в голосе мастера Поммеля прорезался откровенный ужас, — я не могу допустить, чтобы вскрытие проводили посторонние лица!

— Успокойся, вскрытие я проводить не буду, — махнула рукой орчанка, — мне всего лишь нужно открыть ему рот.

— Зачем? — Кажется, ужаснулся не только несчастный анатом, но и мы с Хидейком.

— Да что с вами, мужчины? Вы видели его челюсть? Она же перекошена, ее явно ломали. Стоит узнать, зачем, как вы думаете?

Меньше сегмента спустя она аккуратно отжимала зубы мертвеца длинным скальпелем.

— И вот… Ну конечно, — орчанка победно указала свободной рукой на темный провал рта. Да что вы, как неженки, давайте ближе!

Гастаф Поммель, который, в отличие от неподготовленных обывателей, не сделал шаг назад после первого же хруста костей бедного трупа, склонился над телом.

— Подумать только, — обескуражено пробормотал он, — ну и дела…

Любопытство оказалось сильнее, и вскоре мы присоединились к изумлению анатома, разглядывая отверстие почти ровной треугольной формы, зиявшее в нёбе покойника.

— Его убил не огонь, — начала Ларра, и уязвленный Поммель немедленно подхватил:

— Это сделал одушевленный, вооруженный длинным острым предметом…

— …Предположительно стилетом, — с ухмылкой срифмовала орчанка, — который проткнул…

— …Мозг этого господина, после чего…

— …Его нарядили в костюм Артамаля и для верности сожгли лицо сильной кислотой.

— То есть, это не господин ил-Лакар, — врач неуверенно мусолил края портрета, — но кто же тогда?

— А не сохранилась ли копия рисунка до того, как всякие доброхоты заставили вас подогнать его под образ ил-Лакара? — спросил я, пожевывая карандаш.