Стояла глухая ночь. Перед шалашом Глеба тлел костер, хотя и без него было слишком жарко. А вокруг была лишь темнота, она тихо шелестела листьями спящих деревьев, шуршала травой, ворочалась в птичьих гнездах, в дуплах, осторожно поскрипывала, похрустывала, скрежетала… Уот, Глеб и Лина, отодвинувшись от горячего огня как можно дальше, но оставаясь на освещенном пятачке, негромко разговаривали. Точнее, разговаривали Уот и Глеб. Лина все больше молчала, и казалось, что она спит, подтянув к груди колени и уткнувшись в них лицом. Но иногда девушка, не меняя позы, спрашивала о чем-то, уточняла, и становилось ясно, что она с интересом следит за беседой, не пропуская ни единого слова…

— Да. Я скоро уйду.

— А когда это скоро?

— Не знаю. Хочется задержаться у вас подольше. Ведь я, наверняка, единственный Двуживущий, кто жил среди гоблинов… Что там Двуживущий? Единственный человек!

— Да, наверное.

— Это Мудрейший позволил тебе остаться, — сказала Лина. — Он видел сон о тебе.

— Я слышал, он говорил мне. Сон про голого птенца. И про отрезанный палец.

— Он видел еще один сон…

— Я не верю его видениям, — перебил Глеб.

— Почему?

— Разве он может предугадать мои поступки?

— Он не предугадывает, он просто видит… — Лина подняла голову, и алые блики костра расцветили ее лицо.

— Как он может видеть то, чего еще нет? Что еще не произошло?

— Любая вещь уже несет в себе все — и начало, и конец. Каждое дерево, каждый камень. И горы, и леса, и реки. Все имеет в себе прошлое. Все имеет в себе будущее.

— Может быть, — согласился Глеб. — Я допускаю, что все уже запрограммировано. И разрушение гор, и гибель в птичьем клюве клюве самого ничтожного жучка. Но я-то свободен в своих действиях. Абсолютно свободен.

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что я человек. Я Двуживущий.

— И что?

— Я не часть этого мира.

— Но ты здесь. И, значит, ты принадлежишь Миру.