Светлый фон

«Видимо, я уже превратился в деревенского парня, — подумал Глеб, поймав себя на том, что пытается всмотреться в лицо каждому прохожему, — слишком долго я жил в лесу у гоблинов, чересчур долго шел в Город…»

Никак не удавалось собраться с мыслями. Разболелось голова. Необходимо было найти спокойное тихое местечко, чтоб отдохнуть и поразмыслить в одиночестве.

Где в городе можно найти подобное место? Тишину и одиночество.

Глеб знал, где.

6

Он сидел в тени огромной березы, ствол которой не обхватили бы и два человека. Деревьев здесь было много, почти так же много, как в лесу. В высоких густых кронах щебетали мелкие пичуги, хрипло каркали вороны. Шелестела, шуршала вгоняя в сон листва, тихо что-то нашептывала. Путешествуя по бутонам, жужжали пчелы. Басовито гудели тяжелые шмели, перелетали от соцветия к соцветию…

Глеб, прикрыв глаза, слушал. Он словно вернулся в лес, на поляну, где жили гоблины. Толстый шаман, Лина, Уот. Аут, который теперь часть солнца…

Глеб улыбался…

Было тихо, покойно. Так покойно может быть только на кладбище.

На городском кладбище…

«Интересно, наверное, стоять возле собственной могилы… Вам не доводилось?»

«Интересно, наверное, стоять возле собственной могилы… Вам не доводилось?»

— Доводилось, — вслух произнес Глеб, открыл глаза и осмотрелся.

Поблизости никого не было. По крайней мере никого живого.

Земля вокруг бугрилась холмикам могил. Местами высились каменные памятники — небольшие статуи или монументы. Всюду торчали кресты: старые и новые, деревянные, каменные и металлические, простые и вычурные. Даже после смерти люди хотели отличаться друг от друга. Хотя бы могилами.

Глеб посмотрел на свою. Невысокий деревянный крест. Православный, с нижней косой перекладинкой — второго такого здесь нет. Имя древнерусской вязью: «Глеб» — сам вырезал. Не какие-то там руны. И девятнадцать зарубок на верхнем бруске.

Глеб пересчитал их, привычно ужаснулся, как иной раз ужасается женщина своим годам, встречая очередной день рождения.

Девятнадцать!

Он достал нож, шаркнул им по граниту могильной плиты, оттачивая, и стал резать еще один шрам на закалившемся, потемневшем от непогод дереве. Закончив, отошел в сторону. Пересчитал еще раз.

Двадцать зарубок. Двадцать жизней. Девятнадцать старых, темных. И одна свежая, еще белая…