Раздался звук шагов, гулко отдающийся в огромном помещении. Внезапно замигало освещение, потускнели экраны. Затем, на одно показавшееся бесконечным мгновение, они стали черными, пока автоматически не включилось работающее от батарей аварийное освещение.

– Энергия отключилась!

– Эти звуки. Снаружи, – прошипел Корнелиус. – Логан находится в этих стенах. Он идет сюда.

– Помогите мне! Помогите. Пожалуйста! – вопил Профессор в неработающий коммуникатор. Он ударил по пульту здоровым кулаком. – Будьте вы прокляты… Будьте вы прокляты за это!

Корнелиус взглянул на Кэрол Хайнс.

– Не знаю, с кем, по его мнению, он говорит, но мне все равно, – потом он заметил, что ее бьет неудержимая дрожь. – Вы испуганы?

– Да, сэр. Очень. А вы?

Корнелиус кивнул.

– Отчасти – смертельно… Но другая часть меня… думаю, я готов снова увидеть мою жену…

Хайнс стояла рядом с ним, она подняла взгляд.

– Что… То, что сказал Профессор о вашей жене…

– Это неправда. Так думает полиция, и меня это устраивает. Правда гораздо печальнее. Я уверен, что вам не надо ее знать.

– Нет, я хочу… Расскажите мне.

– Мой ребенок родился… дефективным. Я упорно искал средство от его болезни, но потерпел неудачу – я, иммунолог, не смог даже спасти своего сына.

– Он умер?

Корнелиус отвел глаза.

– Пол умирал… медленно. По частям. Я работал каждый день и полночи в медицинской лаборатории, искал лекарство, а моя жена жила каждый день с болью нашего мальчика… Видела ее каждый час, слушала крики. И это в конце концов сломило ее.

– Однажды ночью вернулся домой из лаборатории и нашел их обоих мертвыми. Жена отравила нашего сына средством из моего медицинского запаса, а потом покончила с собой.

– И полиция обвинила вас?

– Я позволил им обвинить меня. Мадлен была католичкой. Ее вера, ее семья были очень важны для нее… Самоубийство – это смертный грех, как и убийство. Со всех сторон было лучше, чтобы я взял вину на себя. Мне все равно без нее было незачем жить…