– Иногда я думаю, – продолжала Мара, – может быть, она изменила что-то фундаментальное, внесла какие-то поправки на квантовом уровне, чтобы закрыть для нас путь к созданию ИИ? Чтобы защитить нас от себя самих?

– Уходя, закрыла за собой дверь?

Мара пожала плечами.

– В основе моего устройства – квантовый процессор. А Ева развилась настолько, что научилась выходить за пределы того, что считается возможным в современной физике. Думаю, она была бы вполне способна выкинуть такую штуку. И все же, мне кажется, это не она.

– Тогда что?

– Ева «два-ноль» – та, что в конце концов нам помогла, – всегда обучалась быстрее своей предыдущей итерации. Как будто в ней сохранилась часть прежней программы, какой-то призрак в квантовом процессоре. Видишь ли, о том, что происходит в «черных ящиках» сложных компьютерных систем, мы, по сути, знаем очень мало. Может быть, остатки первой версии Евы слились со второй версией, пропитали ее собой – и именно из этого случайного, невоспроизводимого сочетания факторов родилась Ева «два-ноль».

– Если так, значит, воспроизвести это сочетание обстоятельств невозможно?

– Ну! Поэтому я и не могу возродить Еву.

– Или у твоей Евы просто появилась душа, – Карли пожала плечами. – Ведь душу тоже невозможно воспроизвести.

Она ожидала, что подруга в ответ лишь закатит глаза – но та, кажется, всерьез задумалась над ее словами.

– Полагаю, нам этого никогда не узнать. – Мара указала вперед. – Поворот к дому моего отца. Почти приехали!

Арендованный седан свернул с асфальтированной дороги на проселок. Машину затрясло на ухабах.

Чтобы отвлечься, Карли размышляла о словах подруги. Будем надеяться, думала она, что Мара права насчет уникального стечения обстоятельств, вызвавшего появление на свет Евы 2.0. Тогда смерть матери Карли не была напрасной. Именно ее смерть заставила Мару закрыть первую версию программы и открыть путь к жизни для второй – той Евы, что спасла мир.

Хотелось бы Карли думать, что это так!

Хоть она и понимала, что никогда не узнает наверняка.

– Вот и наш дом, – сказала Мара. – Одна из девяти сохранившихся pallozas[54], и единственная, в которой еще живут. Остальные стали музеями или туристическими достопримечательностями.

– А для тебя это родной дом!

Улыбнувшись, Мара подвела машину к крыльцу круглого дома с высокой конической соломенной крышей. В неказистой постройке чувствовалось дыхание седой древности; Мара рассказывала подруге, что конструкция пальосы восходит к кельтским временам, к началу нашей эры.