Она вскинула на него взгляд. Старческие, выцветшие глаза, когда-то давно, должно быть, умевшие сиять от счастья.

– Как жила? Так вот и жила… Сперва работа от зари до зари. Страну поднимали… Славное это было время, что бы ты ни думал. В той работе и было наше спасение, таких вот вдов, а было их тогда пол-России. Некогда было горевать…

Пауза.

– Это теперь уже я понимаю, что дура была. Надо было просто дать мужику покрепче, глядишь, и родила бы еще… Нравственные мы тогда были. Комсомолки…

А ведь это исповедь, думал Чекалов, разглаживая салфетку. Трудно Робинзону на необитаемом острове. Особенно когда кругом полно народу.

– Я ведь еще и на пенсии работала, долго не хотела уходить… Да вот пришлось. А коллеги, сам знаешь – с глаз долой, из сердца вон. Первые годы еще так-сяк, а потом растерялись все. Сестра только и была двоюродная, да умерла не так давно…

Пауза.

– А теперь вот выходит, и страну поднимали зря… все псу под хвост…

Она вновь вскинула на Чекалова выцветшие глаза.

– Не надо было мне тогда уезжать от моего Вани. Убили бы, как других жен комсостава, и дело с концом. И все бы тогда разом кончилось. Не так?

Только не улыбаться, ни в коем случае, подумал Алексей. Не тот момент.

– А если бы вам предложили убрать ваше горе?

– В смысле?

– В прямом. Все забыть. Не будет этих фотографий на стенах. Не будет горьких воспоминаний. Не будет этого страшного «все зря».

Она помолчала.

– А что тогда останется?

– Покой и безмятежность. До самого конца.

Пауза. Долгая, долгая пауза. А ведь она не сомневается, осознал вдруг Алексей. Она ВЕРИТ, что я это сделаю.

– Нет, – старуха тряхнула седыми волосами. – Это моя жизнь, как бы она ни сложилась. Я не отдам ничего.

Чекалов осторожно поставил на стол чайную чашку.