– Ну-ну, только без соплей, Гессе. Дело еще не кончено, не вздумай расклеиться.
– Это дождь, – возразил Курт чуть слышно, и тот хрипнул с усмешкой, снова опустив веки:
– Ну, конечно… Не напрягай мозги – объясняться тебе не придется; я знаю, что случилось – все помню, все видел… – болезненная усмешка слетела с губ, точно сметенная ветром пылинка, и Ланц передернулся, стиснув крепче пальцы, зажимающие рану. – Как глупо… – проронил он тоскливо. – Не в драке, не в перестрелке… В собственной постели от старости было бы не так глупо.
– Если б у меня был иной выход…
– Ты все сделал верно, Гессе, – оборвал сослуживец строго. – Я все помню – до слова. Словно б заперли меня в комнате в моем собственном доме, а кто-то другой стоит у порога и говорит вместо меня… я все вижу, только сделать не могу –
– Вам не стоило бы говорить. Рану надо… что-нибудь надо сделать…
Голос подопечного дергался и срывался, словно это он умирал, истекая кровью, – голос был едва слышным, хотя стоял тот теперь прямо за спиною; Ланц покривился, вновь открыв глаза:
– Хоффмайер, ты лекарь, что ли? Слышал, что было сказано? Мне минуты остались – на печень жгута не наложишь… Посему – не отнимай мое время, я еще должен успеть наговорить превыспренней зауми навроде последнего желания… Слышишь меня, Гессе? Пока еще язык шевелится…
– Да? – уточнил Курт сдавленно, и Ланц уже серьезно попросил:
– Марте не вздумай сказать, как все было. Не простит – мне не простит. Простит все, кроме слабости… Соври, что в перестрелке. И еще кое-что. Повторяю снова: ты все сделал правильно. Не вздумай в той же ситуации в будущем поступить по-другому; иначе – за что я сейчас подыхаю?.. И – последнее: ты хороший следователь, понял меня? Я знаю, что за дурные мысли тебя временами посещают, посему – не помышляй даже уйти с дознавательской службы, Гессе. Считай, что это моя последняя воля, и если хоть что-то святое у тебя еще осталось, не вздумай ослушаться. Понял, что я сказал?
– Да, – кивнул Курт, отведя взгляд от пропитавшихся темной кровью ладоней; Ланц сжал пальцы, сорвавшись ими со скользкого металлического штыря, засевшего по самую пятку в теле, и тяжело выдохнул:
– Все. Что сумел придумать умного напоследок – все сказал; довольно. Не могу больше. Не хочу. Четверть часа, минуту – все равно; не хочу. Устал…
Мгновение Курт продолжал сидеть неподвижно, стиснув кулаки и сжав зубы, не имея сил заставить себя шевельнуться или выговорить еще хоть слово; наконец, с напряжением, словно воздух вдруг стал застарелым вязким маслом, протянул руку, ухватившись за стальную стрелку глубоко в ране, и потянул на себя. Бруно качнулся вперед, упав рядом коленом в ту же жидкую побагровевшую землю и перехватив за руку; Курт дернул плечом, высвободившись.