— Кивенс окажет необходимую помощь, — отозвался от имени семьи Барат Альгарда. — Кипрос, я полагаю, исправлять все должен Зардоз.

— Да, сэр. Зардоз и Тедди. И Маттер. И Висяк, и Гек, и Шипастый.

— Надо бы посмотреть, не удастся ли Джону Растяжке найти еще крыс. Ну, чтобы отловить забившихся в самые глухие дыры жуков. И самые последние кладки.

Тебе стоит следить в этой компании за своим языком, Гаррет. По части опасности мисс Торнада не уступает Альгардам.

Тоже верно. Я-то думал больше о том, что говорил Джон Растяжка: что крысы могут отказаться спускаться туда еще раз. А ведь мог бы подумать и о том, как лучше хранить секрет. Язык у Торнады без костей — и можно не сомневаться в том, что попытались бы наворотить типы с Холма, доведись им заполучить власть над тем, кто умеет управлять крысами.

78

78

Ушли все сразу — включая Тинни, заявившую, что не может доверить Торнаде и Прилипале двух подростков с гормональной бурей в крови. Что ж, не лишено смысла. То, что касалось доверия к Торнаде.

Я не стал напоминать ей, что она сама была ненамного старше Киры, когда мы познакомились. Но, разумеется, с моей стороны все ограничивалось тогда выпученными глазами. Тинни Тейт приходилась младшей кузиной моему закадычному дружку Денни. Очень хорошенькой кузиной. Почти членом семьи. И она, и ее сестра Роза считались для меня табу. По крайней мере тогда.

Шло время. Тинни и Роза выросли. Роза съехала с катушек. Денни погиб — несчастный случай. Мы с Тинни сцепились рогами, разгребая эти завалы, да так и остались. Изменить этого не смогли никакие дальнейшие потрясения.

Я нацедил кувшин самого крепкого Вейдерова темного и вернулся в свой маленький кабинет, который делю с воспоминаниями об одном из самых сильных потрясений — об Элеоноре.

Я наполнил кружку и повернул стул лицом к волшебному полотну.

— И что ты, милая, об этом думаешь? Не пора ли нам с Тинни переходить на следующую страницу?

Элеонору написал совершенно сумасшедший гений. Все его работы до предела заряжены магией — только что искры не сыплются. А может, не магией, а любовью и ненавистью, но тоже до предела. Однако портрет Элеоноры, увидевшей кошмары из своего прошлого — несомненно, самый замечательный из всех его шедевров.

Он давно уже мертв, и магия начала улетучиваться из его работ, начиная с ночи его убийства. Однако связь холста с душой давным-давно сгинувшей Элеоноры все не рвется. Каждый раз, когда я подхожу к этой картине, она в какой-то мелочи, да меняется. Элеонора служит мне опорой, ориентиром и зеркалом. Даже в большей степени, чем туша в соседней комнате. У него своих проблем хватало, а в тот вечер — особенно.