Из-за полога высовывается лицо. Знакомое лицо, вот только седины в волосах и морщин прибавилось. И лицо это искажает неподдельная ярость.

— Что! Что! — злится Шара Комайд. — Какого демона ты делаешь, Сигруд?

Мулагеш охает:

— Ох. Мать твою за заднюю ногу…

* * *

^— Турин? — спрашивает Шара.

Голос ее идет откуда-то издалека и с помехами, словно не Шара сейчас говорит, а кто-то собрал ее голос, упаковал, перенес в комнату Мулагеш и распаковал над самым ее ухом. А еще в голосе чувствуется бесконечная усталость. И принадлежит он очень постаревшей женщине… такое впечатление, что Шара только и делала, что говорила, со дня их последней встречи…

— Турин, ты рехнулась? Мы не можем себе позволить так рисковать!

— Хорошо, — говорит Мулагеш. — Ух ты! Подожди-ка. Я и не знала, что такое можно провернуть.

Она недоверчиво осматривает стекло, словно пытается отыскать в нем какой-то тайный механизм.

— Это… это же чудо, правда?

— Блин, естественно, это чудо! А кроме того, сейчас три часа ночи! Может, мне еще о чем-нибудь вас информировать, прежде чем вы соблаговолите сообщить мне, какого эдакого вы вытащили меня из кровати в… неглиже! Это если предположить, что у вас есть причина. Причем уважительная!

Сигруд говорит:

— Турин думает, что твой агент отправилась в посмертие.

Шара хмурится:

— Что?

— Э-э-э… ну ладно, — говорит Мулагеш. — Давай я тебе все объясню.

И она пытается изложить свои соображения, причем получается не очень связно и стройно, хотя она только что, не сбиваясь, рассказала все Сигруду.

Шара слушает и не замечает, что рука ее отпустила полог, открывая взгляду ярко-розовую с голубым пижаму на пуговках.