Избавившись от содержимого желудка, ловчий оставил меня извиваться и дергаться в попытках освободиться, а сам развернулся к костру. Действовать ему приходилось исключительно руками, поскольку ноги отнялись и безвольно скользили по земле, но справился и так. Сцапав свою сумку с травами, герхардианец принялся лихорадочно перебирать мешочки, выискивая нужный. Отыскал, разорвал его и всыпал в рот горсть каких-то сухих темно-красных ягод.

Я не знал, помогает ли это средство при отравлении вытяжкой из корня мандрагоры, и потому задергался пуще прежнего. Ценой содранной кожи запястий и жуткой боли в плечах мне удалось вывести руки из-за спины, и веревка тут же уперлась в босые пятки. Я зарычал, согнулся еще сильнее и в итоге все же добился своего. Освободился!

Сначала мне удалось встать на колени, после я уперся ладонями в землю и поднялся на ноги. Тут-то и обнаружилось, что брат Стеффен больше не давится, пережевывая ягоды. Он вновь обрел ясность мысли, и тело повиновалось ему куда лучше, нежели минуту назад. И было неважно, что послужило тому причиной: мощная конституция ловчего, рвота или разжеванное противоядие; значение сейчас имело лишь стремление герхардианца вытащить мушкет из-под тела своего не столь живучего собрата.

При падении Кас навалился на оружие всем своим весом, только это меня и спасло. Толкнувшись земли спутанными ногами, я прыгнул к Стеффену, а тот рывком высвободил штуцер, и… и тут мне на глаза попалась воткнутая в песок острога.

Щелкнул приведенный к бою замок мушкета; я ухватил древко связанными руками, выдернул оружие из земли и воздел над головой. И сразу со всего маху ударил, метя в голову ловчего!

Стеффен не сидел на месте, изображая мишень, он как раз начал направлять в мою сторону ствол мушкета, и примотанный к палке болт угодил в правый висок, легко пробив тонкую кость. Ловчий хрюкнул, выронил штуцер и распластался на земле.

— Да-а-а! — яростно, во всю глотку закричал я в безумной радости счастливчика, выигравшего в кости у судьбы собственную жизнь.

Стертые запястья и лодыжки горели огнем, шею саднило, отбитые внутренности крутило и завязывало узлом. Я рухнул рядом с бездыханными телами и принялся тихонько поскуливать в ожидании, когда хоть немного утихнет боль, но та и не думала отступать. Напротив — мне становилось все хуже и хуже.

Собравшись с решимостью, я наполовину вытянул из ножен фальшион брата Каса и стал перетирать завязанные на запястье веревки о его не слишком острое лезвие. Тогда-то и различил сиплое дыхание. Герхардианец был еще жив!