…его звали Шандаром Ильгеше. Хельвар и бродяга, как все в его племени, ныне редком, обретающем милостью князя где-то за Завьяжским хребтом. И там им, чернокудрым, белоглазым, слишком смуглым, чтобы не выделяться, было самое место.

Шандаром был стар.

Но не настолько стар, чтобы сама мысль о его участии казалась нелепой. Он был безумен, но безумие это вновь же не бросалось в глаза. И глаза его, почти прозрачные, отливающие краснотой – сквозь роговицу просвечивали клубки капилляров – видели лишь то, что желали видеть.

Красоту.

- Серо, - сказал он, когда Катарина спустилась в допросную. Харольд был столь любезен, что пригласил ее.

Присоединиться.

Набраться опыта.

Воочию увидеть, что нет никакой тайны… разве что безумия.

- Где?

- Здесь, - он был странен.

Длинная юбка с запахом. Расшитая бисером рубаха, на которой в рисунок вплелась алая нить, и казалось, что шили эту рубаху кровью. Меховая накидка. Бронзовые браслеты и бронзовое же ожерелье. А вот говорил хельвар чисто.

Руки его, худые, с непропорционально вытянутыми запястьями, с пальцами слишком тонкими – такие не перепутаешь с человеческими – были стянуты наручниками, но и те гляделись причудливым украшением. Мало ли.

Седые волосы, заплетенные в тонкие косицы.

Перья.

Слишком чуждый. Слишком…

- Тебе плохо, - он глядел на Катарину спокойно, - потому что серого много. Когда много, плохо. Ярко быть должно.

- Как ярко?

Харольд устроился в углу. Он редко проводил допросы сам, однако тут случай особый.

- Так, - задержанный поднял руки над головой, и браслеты его родовые соскользнули до самых локтей.

- Вы знаете, за что вас задержали? – спросила Катарина, хотя показалось, что вся серость допросной вдруг отступила.