– Что? Какой еще енот?

– Вот и я о том же – безумно популярно, – печально вздохнул Дум и упаднически покачал головой.

Либенштайн нахохлился, надулся и, словно рыба шар, уже почти взорвался, но нет… это просто дождь начался. А вовсе не капли крови от разрыва пульсирующей вены на виске декана.

– Хватит паясничать, Думский!

– Профессор Думский! – поправил Алекс. – Это как капитан Джек Воробей.

– Какой еще воробей?! Что за енот?! Вы, простите, обдолбались?!

– Фу, какой сленг некрасивый! И нет, я не… ширялся, – с лихой улыбочкой ответил Алекс.

Алекс услышал за спиной смешки. На этот раз не “нерешительные”, а весьма себе такие жирные (почти как декан) и едва-едва скрываемые под кашлем.

Видимо, их заметил и Либенштайн, так что приосанился и попытался успокоиться.

– Профессор Думский, я прекрасно осведомлен о проведении турнира и, сколько бы мне ни была противна сама мысль о том, что подрастающее поколение будет воспринимать магию через призму насилия, а не творчества и искусства, я вижу и определенные плюсы в налаживании контакта между Атлантидой и Старой Землей, а также между людьми и иными расами. Но в чем я плюсов точно не вижу, так это в том, что вы, профессор, без моего на то одобрения и ведома отрядили группу Б–52 участвовать в нем, что не только противоречит духу нашего факультета, но и банальной субординации. И еще сильнее меня беспокоит, что я узнаю об этом не от вас в письменном прошении, а в последний момент от мисс Периот. Так что я прошу, нет, даже требую – объяснитесь. Немедленно.

Либенштайн вздернул подбородок и надменно сверкнул глазами.

Блин, такое вообще-то уметь надо…

Не без талантов все же коротышка.

Но Алекс в этот момент смотрел на Лею, которая сверлила его взглядом, говорящим: “Мы еще посмотрим!”.

Проклятье, эта эспер сдала его со всеми потрохами…

Вонзила, так сказать, нож в спину…

Такая низость и даже подлость…

Алекс был восхищен! Так ведь, проклятье, и влюбиться можно.

– Господин декан, я ведь… – Алекс сделал вид, что был поражен в самое сердце. Ранен в душу. Оплеван и унижен легионерами, когда пытался снять с креста Христа. В общем – пребывал на самом дне самосознания. – Я ведь… ради факультета… ради нас… – Либенштайн, сначала опешив, слушал Алекса со все большим вниманием. – Когда я пришел, наш замечательный, превосходный во всех отношениях факультет теории и магического расчета, под руководством светлейшего ума современности, светоча науки… – Декан приосанился и, поправив мантию, выпятил грудь. Хотя все равно в итоге ее на два корпуса опережал живот. – Наш факультет был в упадке. Новых студентов приходилось набирать со всех уголков, забирая даже тех, кто не прошел бы минимум и в общественный колледж. Так что я решил поднять нашу популярность! И, увы, ради этого пришлось поступиться моральными принципами и шагнуть через себя.