– Брось трубку! Покажи руки!

Один захотел выстрелить в нее или хотя бы огреть дубинкой, но другой остановил его.

– Полегче, – сказал он. – Это всего лишь сумасшедшая.

Они сковали ей руки наручниками спереди.

– Пошли. Покажешь нам, где ты его убила.

Но когда ее привезли на лужайку, наклонно возвышавшуюся над пляжем, и высадили из машины, поле оказалось ярко-серебристым от свежих виноградных лоз, травы и фруктов; и поскольку в то утро там слышались только крики диких попугаев, память Валори вынуждена была теперь заставить птичьи крики звучать громко, резко и в бодром ритме.

Полицейские сказали, что на эту траву определенно никто не ступал ни сегодня, ни вчера, и поэтому ее отвели обратно в машину, отвезли в тюрьму и посадили в камеру, с матрасами, лежавшими на приделанных к стенам откидных рамах из сваренных стальных прутьев, выкрашенных белой краской, и непрерывным лязгом в какой-то из соседних камер. На обед дали хот-доги с тушеной капустой, и когда Коди предложили сделать звонок, она отказалась, но спросила, нельзя ли ей, в таком случае, получить двадцать центов или сигарету.

И тут наконец Валори позволила себе вспомнить, собственно, то, что произошло на рассвете.

Тело Пламтри голосом своего отца обратилось к бородатому мужчине, вышедшему босиком на лужайку:

– Подойди-ка сюда, сынок.