– Какой традиционализм, – сказала Девятнадцать Тесло. – Махит – а ты поклянешься?

«Ты когда-нибудь клялся?» – тихо спросила Махит Искандра в мыслях.

<Один раз, – ответил тот, и Махит вспомнила длинный извивающийся шрам на его руке, ниже места, где Десять Перл вколол шприц с ядом. – Шесть Путь спросил, готов ли я ему присягнуть, и я ответил, что не буду к нему привязан, что если буду служить, то хочу служить свободно и так, как умею, – но вот лгать я ему не буду никогда, и в этом поклялся>.

«А я буду привязана?»

<Ну, сама и узнаешь>.

– Несите чашу, – сказала Махит, и та появилась по мановению руки Девятнадцать Тесло. Маленькая медная посудина и короткий стальной нож, которым, могла представить Махит, Девятнадцать Тесло владела свободно. Коготь, а не нож. Три Саргасс взяла его за рукоятку и прижала к кромке указательный палец, порезав так, что кровь налилась быстро и закапала в чашу. Махит пришлось труднее; рука с ножом тряслась, но кромка оказалась микроскопически тонкой и порезала практически без усилия и боли. Девятнадцать Тесло была последней. Их кровь смешалась – вся одного красного цвета.

По самой старой версии обычая, знала Махит, они бы выпили содержимое чаши. Вот тебе и брезгливость тейкскалаанцев по отношению к поеданию мертвых. Они поедали еще живых.

– Да правит его сиятельство Шесть Путь, сколько дышит, – сказала Девятнадцать Тесло, и Махит с Три Саргасс эхом повторили за ней.

Ничего не произошло. Почему-то Махит чего-нибудь ожидала; что кровавая жертва волшебная, или священная, или…

<Или как в стихах>, – закончил Искандр, и она была вынуждена согласиться.

Короткая безмолвная передышка. Затем Девятнадцать Тесло встала, подняла кровоточащий палец подальше от своего костюма и сказала:

– Перевяжемся, а затем, госпожа посол, асекрета, полагаю, мы отправляемся к императору.

Глава 20

Глава 20

Я несу изгнание в своем сердце. Оно оживляет мою поэзию и политику; мне никогда не освободиться от него после столь долгой жизни вне Тейкскалаана. Я вечно буду измерять расстояние между собой и тем, кто остался в сердце мира; между тем, в кого я вырос бы, пребудь я на родине, и тем, в кого превратился под давлением фронтира. Когда через прыжковые врата прибыли яркие, затмевающие звезды суда Семнадцатого легиона и заполонили небо эбректов силуэтами родом с моей родины, сперва я испугался. Вот суровая внезапность. Познать страх в чертах собственного лица. Из «Депеш с нуминозного фронтира», Одиннадцать Станок

Я несу изгнание в своем сердце. Оно оживляет мою поэзию и политику; мне никогда не освободиться от него после столь долгой жизни вне Тейкскалаана. Я вечно буду измерять расстояние между собой и тем, кто остался в сердце мира; между тем, в кого я вырос бы, пребудь я на родине, и тем, в кого превратился под давлением фронтира. Когда через прыжковые врата прибыли яркие, затмевающие звезды суда Семнадцатого легиона и заполонили небо эбректов силуэтами родом с моей родины, сперва я испугался. Вот суровая внезапность. Познать страх в чертах собственного лица.