У Филхэйн помутилось в голове. Жена? Он ничего ей не говорил. Он что, взял туда жену? Он безумец! Почему он ей ничего не сказал, и словом не обмолвился? На нее нахлынуло отчаяние.

Прин начал отвечать. Прежде всего, заявил он, названное лицо не было его супругой, хотя он и не отрицает, что любил эту женщину и она была его спутницей жизни. Он оставил ее там. Это случилось в самом конце, когда шанс вернуться оставался только у одного из них. Ему пришлось принять самое тяжкое решение на своем веку и взвалить на себя непосильный груз ответственности. Он бросил ее там, чтобы самому сбежать и поведать правду обо всем, что там творилось, о том, что продолжает там происходить прямо сей...

А почему он не упомянул о ней в этом нагромождении полуправды, лжи и, как теперь с очевидностью выясняется, откровенного бреда?

Потому что он опасался упоминать о том, что она сопровождала его в Аду.

Боялся? Он? Он, который заявляет, что спустился в Преисподнюю и вернулся в мир живых? Чего же это он боялся?

— Да, я боялся, — сказал Прин громко, и голос его зазвенел в тишине Палаты, — я боялся, что, прежде чем мне удастся поведать обо всем там, где об этом в действительности надлежит рассказывать, то есть перед Высокой Коллегией Галактического Совета, ко мне явится некий пожилой государственный деятель безупречной репутации, пользующийся безусловным уважением коллег, — кто-то вроде вас, уважаемый Представитель, — и тихо скажет мне, что, если я откажусь от своих намерений, если я умолчу о всем пережитом нами там или, в случае, если признание уже было сделано, опровергну собственные слова, сославшись на временное умопомешательство, мне вернут мою любимую, вызволят ее из Преисподней.

Прин обвел блуждающим взглядом своего мучителя, его соратников по оппозиционной партии, галереи прессы и общественных наблюдателей, и вид у него был такой, словно он всех их видит впервые, придя в себя после долгого сна.

После этого он посмотрел прямо на Эрруна и продолжил:

— Ибо я опасался, что проявлю слабость и поддамся на ваше предложение, уважаемый Представитель, чтобы не терзаться долее мыслями о страшных мучениях, на какие моя любовь ныне обречена, что я предам всех своих друзей, чтобы вернуть ее, и буду потом все оставшиеся мне дни проклинать себя за мягкотелость и себялюбие.

Он сделал глубокий вдох.

— И потому я оставил ее там...

Тут Эррун, казалось, очнулся и вышел из ступора, в который его повергли обвинения Прина. Последовал взрыв негодования, тут же подхваченный его свитой и, несколько мгновений спустя, коллегами по партии Традиционалистов. Временами шум и визг превосходили все когда-либо слышанное Филхэйн в этом собрании, даже в тех случаях, когда о создании такой атмосферы заботились особо.