А теперь он вдруг заявляет, что у него все же были кошмары!

Как он только что подчеркнул, они были связаны исключительно с пережитым в Преисподней.

Представитель Эррун не отступал. Он сделал карьеру сперва как адвокат суда первой инстанции, затем как судья, и был известен упорством и готовностью пойти на все в попытке изобличить свидетеля-притворщика. Она следила, как Эррун применяет все более грубые и жестокие методы, желая выставить Прина на посмешище, найти в его показаниях противоречия и развалить их, обвинить его во лжи, фанатизме или искажении фактов. В этом он не преуспел. Каждая дополнительная подробность, вытянутая Эрруном, точно клещами, из Прина, занимала свое место в общей картине откровений последнего и усиливала производимое ими впечатление.

Да, в Аду все мучаются нагими. Да, узники Преисподней могут попробовать заняться сексом, но это наказуемо. В Аду было разрешено лишь изнасилование, и одна лишь война образует базис тамошней социальной структуры, если ее можно так назвать. Да, в Аду можно умереть. Миллион раз. Пережить миллионы агоний в миллионах различных ситуаций, и каждый раз ты будешь возвращен к подобию жизни, чтобы претерпеть еще горшие муки и пытки. Демоны? Это те, кто был садистом в Реальности. Для них Ад скорей похож на райский уголок.

Нет, в Реальности не очень-то много садистов, но в Аду в них никогда нет недостатка, потому что, вы же помните, это виртуальность, и там допустимо копирование личности. Одного садиста, одного существа, черпающего усладу из чужих мук, теоретически было бы достаточно. Его следовало бы просто копировать нужное число раз.

Да, ему доводилось слышать о турах в Ад, которым подвергали осужденных. Он слышал, что на самом деле Преисподних не существует, а даже если они существуют, то лишь в крайне ограниченном смысле этого слова, больше для показательного устрашения таких преступников, ему твердили, что те, кто так и не вернулся из увеселительной поездочки за казенный счет, попали в чистилище. Это ложь.

Филхэйн увидела, как кто-то передает Эрруну записку, и у нее возникло мрачное предчувствие.

Ей показалось, что глаза Эрруна блеснули жестоким торжеством, как если бы он увидел ясный путь к победе. Тон и манеры старого сенатора резко переменились. Теперь он походил на судью, зачитывающего приговор, или палача, готового нанести преступнику завершающий смертельный удар более из милосердия, чем во гневе.

Разве неправда, что он, Прин, взял жену с собой в этот ночной кошмар, условно именуемый Преисподней? И где же она? Почему она не выступает на его стороне, подкрепляя своими показаниями его абсурдный поклеп?