Прощайте.
***
Здравствуй, любимая.
Поверь, я действительно любила бы тебя, будь ты такой, какой создана мною, и живи в этом мире. Любила бы, будь у меня уверенность в том, что ты не изменишься, навеки оставшись безопасной. Будь совершенным мое знание тебя.
Будь то, чему нет места на земле. Нельзя любить, не доверяя, и нельзя доверять даже себе.
Любовь не должна жить в этом мире, и этот мир не должен знать любви, но ежеминутно совершается кощунство. Нелепость, какая же нелепость...
Но я хотела рассказать об ином, менее возвышенном, но столь же реальном. Этим днем разговоры заставили меня вспомнить многое; я поведаю об одном, и попытаюсь забыть другое... Есть вещи, что живут лишь во тьме забвения.
Эльза рассказала о своих родителях. Знаешь, любимая, мне давно не приходилось вспоминать мать. Я не знала ее... И все же сказать, что она была для меня никем, значило бы солгать.
Погибшая женщина, каждый день смотревшая на меня с портрета над кроватью глазами цвета голубоватого льда. Та, что умирая, писала письма своей дочери, которую не стремилась полюбить. Растворившаяся в небытии, но научившая меня жизни. В иные мгновения, когда ее портрет уже был продан, а я торговала своим талантом, мне казалось, что разница между нами сводилась к ее ледяным глазам и волосам цвета черного дерева. Другие различия не могли не существовать, но ушли вместе с нею во тьму. Легко представить сентиментальную историю, правда, любимая? И она будет ложью от первой до последней сроки.
Мы были слишком похожи, и обе не подходили для романтичных сказок. Она писала мне - несколько десятков конвертов, спрятанных в отцовском сейфе, ровные строки на тонкой, белоснежной бумаге, немецкая речь. Отец не сумел бы прочесть, даже утрать он свою нелепую честность еще в моем отрочестве... Языки не давались ему, и он не отдал бы письма любимой в чужие руки. Мать берегла наши тайны. Она оставила и пустые, нежные письма, адресованные отцу - безукоризненный отвлекающий маневр. Он верил, что и я получала каждые несколько месяцев, вплоть до четырнадцатилетия, прошедшие сквозь смерть признания в любви, но в обращенных ко мне строках не было ни слова о ней.
Мать превращала меня в кукловода. С каждым месяцем все отточенней, совершенней была моя ложь, и люди становились покорнее. Я училась просчитывать их, превращала себя в идеальное орудие контроля... И она отдала мне еще одно знание, простое, но не менее нужное. Понимаю - я неизбежно узнала бы, что подобных мне к настоящему счастью могут привести только деньги, сама... И все же, любимая, это могло произойти слишком поздно, не укажи мать путь к истине. Пусть все вокруг подтверждало ее правоту, дети часто не замечают очевидного. Стала бы я исключением, или обожглась, уже начав строить жизнь? Хочется верить в первое, но опаснее всего переоценивать себя. Когда ложь всюду, легко ли заметить истину? Неслучившееся... Можно только гадать.