— Же ву зэм, — сказал Пётр, — кес ке сэ пти мон ами…

— Не кипятись, Пётр, — сказал Матвей. — Потом правду скажешь, когда наше время придёт.

Из окон избушки ударила автоматная очередь. Пули просвистели над головами, срезая веточки и несказанные слова.

— Ложись, родные!

Семеро мужиков повалились на желтизну, раскиданную под их ногами. Гера вышел из дома, сжимая в руках короткий «калаш».

— Вопросы есть? — усмешливо спросил он.

Мужики лежали без лишних слов. Наконец чья-то голова чуток поднялась.

— Да, командир, — робко сказала она.

— Спрашивай, недолюдь, — по-доброму сказал Гера.

— Можно поссать, командир? Я за кустиками…

— Дрочить разрешаю, — сказал Гера. — А поссать — это уже роскошь. Это вам до следующего утра подождать придётся.

— Лютуешь, командир, — обиделась голова.

— Лютую, — согласился он. — А теперь слушайте, что скажу. Вы теперь не простой народ, а заложники. Если не заладится, буду каждый час мочить одного. Начнём, — он показал на Матвея, — с ваших пассионариев.

— Да ты, прихвостень, сам дурак, — сказал Пётр. — Тю э гри кошон, пидор. Нес па?

— Нон, — сказал Гера и усмехнулся: — Же компран, мон фрер а сэт бель виллаж.

Он подошёл и шваркнул свинцом. Петру чуть не оторвало указательный палец, пуля прошла в миллиметре.

— Тре бьен, — довольно заметил Гера. — Бон шанс, мон пти сучий пес.

— Сюр ля пон дʼАвиньон, — напел Пётр. — Тутан дансен, тутан рон.

— У тебя плохо с произношением, — сказал Гера. — Ты хоть знаешь, чего сказал?

— Же ву зэм поганый, — ответил Пётр.