— Ну, вот и поплавали, — сказал Густав.

Мы осторожно подошли к батисфере. Сейчас она больше походила на голову исполинского водолаза, сражённого неведомым рыцарем. Из-под корпуса выползала струйка маслянистой жидкости, растекаясь по камням.

В этот момент из дома выскочил Северин. Признаться, мне стало жутко от одного его вида. Лицо доктора перекосила страшная гримаса, волосы торчали во все стороны. Я попятился, залепетав нелепые оправдания про лопнувший трос и возмещение убытков. В воспалённых глазах сверкнула злоба. Он бросился к камням и, упав на колени, принялся выгребать кучу из-под батисферы, крича что-то про точную настройку и годы работы.

— Всё в порядке? — спросил я.

— В порядке? — визжал Северин. — Я потратил годы на то, чтобы создать и настроить фонограф. Он уже был у меня в руках…

Я был озадачен. Обернувшись на Густава с Людвигом, я увидел то же недоумение.

— Смотрите, что вы наделали!

Северин бережно достал из камней стеклянный цилиндр, заполненный жёлтой жидкостью, которая сочилась из большой трещины. Одну из тех колб, что я видел ночью. Внутри, путаясь в проводах и собственных внутренностях, извивалась игуана. С ужасом смотрел я на бьющееся сердце. Сейчас, при свете дня, она выглядела гораздо ужаснее и противней — ящерица распухла, блестящая чешуя выцвела и отслаивалась, осыпаясь на дно цилиндра. От колбы отходил толстый кабель, исчезая среди камней.

Я судорожно сглотнул.

— Что это? — раздался за спиной дрожащий голос Людвига.

Северин криво усмехнулся.

— Хотите сказать, что это было? Приёмник фонографа. Лучший из всех, что мне удалось сделать. Без него всё бессмысленно.

— Фонографа?

— ДА! — Северин со всей силы швырнул колбу в батисферу. — Фонографа! Думаете, всё это просто так? — он сунул мне под нос пригоршню камней. — Думаете, его можно поймать на удочку?

Я с ужасом смотрел на доктора.

— Поймать? Кого поймать, доктор?

— Кого? — Северин расхохотался. — Левиафана! Зверя Бездны!

Я медленно склонил голову. Всё стало на свои места. Стоило бы догадаться, что в своей гордыне Северин не станет размениваться на мелкую рыбёшку. Это для нас топорики и хаулоиды были чудом, для Северина они ровным счётом ничего не значили. Доктор тем временем продолжал:

— Я сделал кальмара, но на эту наживку он не клюнул. Для него это слишком мелко. И тогда я понял — он придёт только на зов равного себе. И кто же это? Он сам! Я потратил годы на то, чтобы вновь зазвучала его песнь. Песнь, миллионы лет заключенная в камне, с тех времён, когда он безраздельно владел пучиной. Я построил эту машину, фонограф. Я смог прочитать звуки, скрытые в тверди. Я провёл сотни экспериментов в поисках животного, способного стать лучшим приёмником. Я нашёл его песнь, и вот когда он был почти у меня в руках… Теперь всё придётся начинать сначала.