– Я хотел вернуться…

Липаш начинает плакать. Его заполняет отчаяние. Судья терпеливо ждет, когда подсудимый договорит.

– …вернуться к жизни, – заканчивает Липаш.

Дорожки слез на толстых щеках. Ощущение неконтролируемого подергивания в мышцах лица.

– Подсудимый, вы способны самостоятельно выйти из истерического состояния?

– Я? – переспрашивает Липаш. – Я… Да.

Он глотает слезы и силится сделать спокойную мину.

– Прошу пояснить, что вы имели в виду, когда сказали о возвращении к жизни, – требует второй судья.

– То, что я мертв, – осипшим от слез голосом отвечает Липаш. – И вы тоже мертвы, ваша честь.

– Но я жив, – спокойно возражает судья.

Липаш медленно моргает – даже не моргает, а скорее, ненадолго прикрывает глаза. Веки кажутся горячими от слез. Кровь стучит в висках. И говорить очень трудно.

– Почти все взрослые мертвы, – стараясь правильно произнести каждое слово, объясняет Липаш. – Мы все мертвы.

– Но мы живы, – вновь возражает судья. – Осознаете ли вы, насколько сильно ваши суждения расходятся с действительностью?

«Ваша честь, – мысленно обращается Липаш, – наши тела – живы. Мертвы наши души. Мы сбивчиво думаем. Мы видим тусклый мир. В нас нет огня». И тут же у него внутри с новой силой распускается черный цветок отчаяния, и он уже не может сказать то, что подумал.

– Вы не поймете меня, – испуганно, сбивчиво мямлит он. – Если бы вы хоть раз испытали то, что… дают эти записи, тогда бы вы поняли.

Липаш осознает, что сказал то, чего говорить не следовало.

– Я прошу прощения… – всхлипывает он.

– Вы понимаете, что сейчас призвали членов судебной комиссии совершить по вашему примеру череду антиобщественных действий – запрещенных законом и омерзительных для любого порядочного человека? – спрашивает первый судья.

– Да… я… я прошу прощения, – хнычет Липаш.

– И что же за переживания вы испытывали, когда просматривали свою коллекцию запрещенных материалов? – спрашивает третий судья.