– Хе-хе, – ехидно усмехнулся Авдеев, точивший мне карандаш, – значит, в Индии ты все-таки тоже побывал. Опять у тебя индийские словечки проскакивают.

– Что значит опять? Разве уже были? Какие? – затараторил я.

– Ну, например, «масаракш».

Не ожидал я от себя такого, честно не ожидал:

– И когда же я это говорил?

– Да когда «ганомаг» разбил. Ты за одну минуту больше ругательств выдал, чем до этого за целый месяц. А я помню из «Маугли», что по-индийски «ракшас» это демон. Ты лучше спой что-нибудь по-ихнему, я слышал, у индусов песни очень красивые.

Ну, эту просьбу выполнить трудновато. Вот чем-чем, а индийским кино никогда не увлекался. Впрочем, зато я знаю одну афганскую песню. Какая разница, Афганистан тоже британская колония. Не то чтобы я полиглот, но еще когда в детстве смотрел мультфильм «Полигон» про автоматический танк, то запомнил красивую мелодию, которая в нем звучала, а много позже узнал, что там еще и слова есть:

– Танха шодам танха, асуда аз гавха…

– Хорошая песня, – одобрил Паша, закончив записывать слова в блокнот, – даже если петь твоим голосом. У вас, наверно, она страшно популярна?

– Да нет, мягко говоря не очень, а почему, не знаю. – Ну не буду же я рассказывать, что после выхода на экран «Полицейской академии» эта мелодия стала ассоциироваться исключительно с баром «Голубая устрица». Да, тогда американское общество еще не страдало от излишней политкорректности и толерантности, и все вещи назывались своими именами. Плохие парни в кино обязательно попадали туда, где, по мнению сценариста, им самое место, и никто из-за этого не возмущался. Ну ладно, черт с ней, с иностранной поэзией, лучше напевать отечественных бардов:

– Подожди, – прервал Авдеев, доставая другой блокнот, поменьше. – Сейчас запишу. Где тут у меня страничка о смутном времени…

– Постой, постой, ты что имеешь в виду, – запротестовал я, не понимая, о каком таком времени он говорит.

– Все, что ты рассказываешь о семнадцатом веке, смутном времени и вообще о далеком прошлом, я записываю отдельно.

Это что у нас получается, в песне есть слова «Мне триста лет», а сейчас первая половина двадцатого века. Значит, вычитаем три века и попадаем в семнадцатый. Ну да, примерно так и есть. Вот черт, что он может обо мне подумать, надо скорее оправдаться.

– Да это не я, это «Машина времени»…

– Да ты что, – округлил глаза Авдеев, – как в романе Уэллса?

– А, ну просто к этой книге придумали песенки, и я вот одну вспомнил. – Уф, кажется, опять вывернулся. Уж лучше Высоцкого петь, в конце концов, попаданец я или нет.