— Ну ладно, не ори. Глафире подарю. Все, цыц, а то отключусь.

Будка приближалась. А вместе с ней и очень емкое определение происходящего. Это же надо было — пройти весь порт, пробраться мимо десятка камер, патрулей, обшарить три ангара — и спалиться, пытаясь отнять поганый кусок железа у охранника в самом неподходящем для любых контактов месте.

Аня едва не плакала от злости, ужаса и общего несогласия с происходящим.

А Ник, тварь такая, еще и переднюю камеру вырубил, весело сообщив напоследок:

— Не для дамских глаз зрелище, без обид.

Черт его знал, что там происходило за загадочной чернотой выключенного монитора, но в следующий раз на связь Ник вышел через добрые три часа. Аня, измотанная до последней крайности, последовала совету Гриши, резонно заметившему, что, коль скоро Ник проявил суицидальные наклонности так далеко отсюда, они двое ему не помогут и не помешают, и просто проспала все это время, свернувшись на заднем сидении. Время приближалось к четырем утра, так что охрана сделалась ленивее, и с выводом диверсанта с территории склада по камерам Гриша справился самостоятельно. Правда, недвусмысленный приказ Ани оторвать Нику башку и еще кое-какие причиндалы проигнорировал. А главный герой вообще цвел как майская роза. Вручил злой до последней крайности Ане бутылку текилы, тут же огреб ею по голове, отобрал обратно, заявив, что так с почти благородным напитком не поступают. Обиженно потер образовавшуюся шишку, сообразил, что слушать про достоинства такими трудами добытого ножа никто не рвется, приуныл. Попробовал рассказать Ане про Глафиру. Аня тут же пообещала рассказать Глафире, из каких волшебных мест приплыл данный экземпляр. Ник приуныл еще больше.

Кончилось это, конечно, тем, что Гриша сел за руль и вывез их километров за сто двадцать, там закопал отслужившую свое аппаратуру, а потом нашел по навигатору какой-то бар с колоритным названием «Эль мучачос». Где и была распита трофейная бутылка очень сомнительной текилы Olmeca, в знак примирения. А потом еще несколько всяких разных бутылок с разными же целями и тостами. И за Аню, и за Ника, и за Глафиру, и за Андрея, и за Гришу с обнимашками, и за Графа стоя, и за мир во всем мире не чокаясь.

В общем, следующим осознанным воспоминанием Ани был трап самолета, с которого она буквально ползла, словно улитка по склону, вцепившись в Гришу как бес в грешника. И, кажется, родная земля, пусть и под асфальтом, которую Аня от избытка чувств непременно расцеловала бы, если бы не андроид, ее романтичных порывов явно не оценивший.