Мне пора. Я сделал бы ЭТО сразу после вашего завтрашнего отъезда, но мне нужна еще пара дней, чтобы закончить с делами: вычитать корректуру своей статьи для «Научного обозрения» об открытии у пчел — вы не поверите, Ватсон! — самого настоящего «языка жестов», сжечь кое-какие бумаги, из другого улья, и осушить бутылку очень редкого Chateau Lafite-Rothschild. Старые знатоки сравнивают его с «вином кометы». Обычно после вина у меня начинается страшная изжога — но на сей раз она мне не грозит.

Он взял кочергу и поворошил угли в камине.

— Мое завещание лежит у «Стерлинга и сыновей». Вы — мой единственный наследник, Ватсон. Возможно, вы удивитесь, но после смерти Майкрофта я стал весьма состоятельным человеком. Вы всю жизнь много и тяжело работали, причем занимались нелюбимым делом. Попробуйте получить от денег хотя бы немножечко удовольствия. Пообещайте мне это. И еще — не продавайте попугая. Возьмите его себе. Вот увидите, он скрасит ваш досуг.

Ватсон поразмыслил над новостями.

— Хорошо, я попробую, — наконец сказал он. — Но раз уж вы заговорили об удовольствии — удовлетворите мое любопытство до конца. Если граф написал в письме правду — почему наш мир не похож на те «три круга», что он нам напророчил?

— Потому что в той шахматной партии оставался один непредусмотренный им ход: перевернуть доску со всеми фигурами. Начиная с той, на которую граф так усиленно намекал. Тут он, кстати, сам себя перехитрил. Он оставил очень… — Холмс пощелкал пальцами, подбирая слово, — толстую подсказку о том, в какой именно стране придет к власти их ставленник. Именно для того, чтоб мы не поверили: «Не может же он вот так выдать свои планы!» Но к тому моменту Майкрофт и так уже знал многое, почти всё…

— Кажется, даже я догадался, — тяжело кивнул Ватсон. — «Империи, порванные на лоскуты»? Там тоже была амальгама?

— Нет. Пули были обычные. Его перевезли в резиденцию губернатора. И там оказали медицинскую помощь.

— Это я понять могу. Но то, что последовало дальше…

— Иначе было никак. Граф не зря ненавидел и опасался Киплинга, узнав себя в Нагайне: «Сидите и не двигайтесь. Я еще не готова. Если вы шевельнетесь, я ужалю его. Если вы не шевельнетесь, я тоже ужалю».

Вот и — шевельнулись. Чтобы обезвредить ядовитые деревья, хитро спрятанные в лесу, пришлось сжечь весь лес. Даже несколько лесов. В общем, нашлись двое… думаю, вы догадались, о ком я говорю, Ватсон… кому хватило на это решимости.

И, глядя остановившимися глазами на синеватые угарные огоньки над углями, он медленно продекламировал: