— Превосходная настойка, — ничуть не кривя душою поблагодарил Ковшегуб, когда фляги возвратились к своим владельцам.

— Да, в Москве, небось, такой не отведаешь, — насмешливо качнулся Сокол-и-Колокол на треухе: настойка была с чесноком.

— О, это лишь вопрос цены, — увернулся он от новгородской колкости и дипломатично перевел разговор на другое. — Обратили ль вы внимание, достопочтенный, сколь стремительно растет благосостояние поселян… — хотел было закруглить сие пассажем: «…под благодетельным правлением Владимира Великого», да вовремя сообразил, что чертов ливонец наверняка съязвит в ответ: «Это которого же, из двух ваших Владимиров, личная заслуга?»

— Благосостояние — эт-точно, — сочувственно вздохнул тот. — Страна у вас богата, порядка только нет.

…Фляги с согревательным опустели не более чем на треть, когда скрипнула в морозной тишине входная дверь, на лунную голубизну снега у крыльца выплеснули изнутри жирно-желтую световую кляксу, и затолпились в дверном проеме запахивающие шубы переговорщики: «Надо же — резво ожеребились!»

А вот дальше началось непонятное. Пятерка переговорщиков разделилась, но теперь по иному: в его сторону двинулся лишь один, а прочь — четверо. Разглядев среди удаляющейся четверки одноногого, Ковшегуб решил было поначалу, что Годунов, по результатам переговоров, откомандировал на ту сторону своего начразведки по каким-то сверхзасекреченным делам, от коих лучше держаться поодаль. И лишь парою мгновений спустя он сообразил: приближающийся человек-то — тоже не Годунов!

Боярин был тучен и одышлив, человек же — высок и поджар, а движениями — плавно-стремителен: волк, матерый волчара… Тут как раз лунный свет упал ему на лицо (тот и не думал его скрывать), и Ковшегуб оледенел от растерянности, переходящей в ужас.

Он узнал того сразу, хотя никогда прежде встречал: «Ливонский вор», он же «Ливонский антихрист», был постоянным персонажем пропагандистских лубков, выпускаемых Высшим благочинием, и, как сейчас убедился Ковшегуб, тамошние карикатуристы дело свое знали неплохо: черты лица новгородского владыки были вполне узнаваемы.

— Лейтенант Ковшегуб, Федор Никитич? — осведомился тот, подойдя.

— Так точно… Государь! — противиться эманациям воистину царственного величия, источаемым этой фигурой, было решительно невозможно.

— Знавал твоего батюшку, лейтенант. Соболезную… Боярин Годунов велел вам всем тут кланяться: у него, вишь ты, возникли срочные и неотложные дела в Лондоне.

— Как — в Лондоне?!? — осипшим голосом осведомился он.