И в электричке всё преобразовывалось. Самое удивительное: пассажиры не меняли своих мест, не меняли и занятий. Вот только обликом они становились другими, превращаясь в неких монстров, не похожих ни на что земное. На динозавров? — спрашивал я её. Нет! — уверенно отвечала она. — Динозавров я знаю, видела тоже. Это другие, не наши.

Не наши…

Переходы её из мира в мир совершались с удивительной лёгкостью. Поначалу, когда я ещё не добился её доверия, она пыталась скрывать свои видения, утверждая, что ничего не было или — просто спала. Разговорить больную было очень тяжело — уж слишком жестоко «гоняли» её после таких переходов. Буйной она не была, но когда движения становились неосознанными, когда она словно ловила кого-то перед собой, персонал от греха подальше накачивал её препаратами, тормозящими работу мозга.

Впрочем, девушку — молодая, даже красивая, а уже больная, жалко! — лечили психотропами постоянно, ставя целью уже не вырвать мозг из параллельного «мира» шизофрении, а просто — не дать тому «миру» захватить всё её сознание. Что, в общем, удавалось — ибо сознание её бывало временами едва ли не полностью отключено. Атипичных антипсихотиков тогда ещё практически не было, и беднягу лечили всяческими нейролептиками со всей решимостью старой, но недоброй советской системы.

Мне было жалко эту девушку, тем более, что я вполне разделял если не позицию, то озабоченность Рональда Лэнга в его «Расколотом „Я“» : поведение пациента можно рассмотреть по крайней мере двумя способами. Можно смотреть как на признаки болезни, а можно — как на выражение его экзистенции.

Но я, студент на практике, ничего не мог поделать. Просто старался, чтобы в моё дежурство девушке приходилось полегче. Она это видела. И постепенно, как это пишут в романах, её сердце открывалось передо мной.

Ничего оно, конечно, не открывалось. Но если перед местными ординаторами и врачами она откровенничать боялась, вполне резонно опасаясь, что её рассказы примут за очередную кататоно-галлюцинаторную симптоматику, то мне свои видения описывала.

Да, поначалу это завораживало. Картины были именно связными, по-своему логичными, почти непротиворечивыми. Так что одно время я всерьёз пытался вытащить из-под наслоений фантастических картин зёрна неизвестных реалий. В конце концов, кто-то — кто-то! как мне казалось, — там, на другой стороне границы, которую представляло собой её сознание, интересовался мной. Анализировал мои вопросы, передавал пациентке вопросы ко мне. Причём говорила она, находясь по эту сторону, то есть в здравом — ну, или почти здравом — уме. То есть, похоже было, что она передавала мне эти вопросы от Нечто!