Трудно ли отучить ребенка двигаться?
Наверное, не трудно.
Но пришло утро, когда девочка не проснулась. Все-таки старшая дочь оказалась взрослей того предела, за которым уже поздно начинать.
Мертвецы запретны для верного зороастрийца, каким был врач Бурзой до поездки в Индию. Впрочем, после Ночи Постижения, когда врач кричал на языке, лишь похожем на язык людей, запреты потеряли всякое значение. Чайки удивленно ахали, кружась над человеком, киркой пробивавшим могилу в скале. Чайкам казалось, что человек сошел с ума. Ничего подобного. Человек был в здравом уме; человек знал, что он делает и что собирается делать дальше. В конце недели друзья привезли в обитель пищу, и Бурзой уехал с ними в Ктесифон.
Вскоре он вернулся обратно в заброшенный монастырь. Вместе со средней дочерью.
Трудно ли повторить начало опыта, закончившегося неудачей?
Легко.
Знание прошлых эпох пело во враче. Отсекая зараженную часть тела, можно спасти человека. Обрезая лишние ветви, можно добиться пышного расцвета дерева. Сейчас же перед отставным лазутчиком стояла задача куда более сложная, но выполнимая. Истина, сокрытая между строк, наполняла рассудок ясностью. Так ясен для муравья закон постройки муравейника. Закончив перевод «Панчатантры» – настоящий, подлинный перевод! – Бурзой душой постиг значение эллинского слова «атеист». Сегодняшний мир устроен плохо. Неразумно. Желая подвигнуть его к лучшему, можно надеяться лишь на чудо. Чудес не бывает, потому что нет Бога. Нет. Нет. Нет… Люди (…люди?!), давным-давно воздвигшие Столп Вавилонский, понимали эту простую истину куда яснее врача-лазутчика. А еще они понимали истину другую: если Бога нет, но он полезен…
Трудно ли сделать Бога?
Ничуть.
Надо взять ребенка. Поместить его в кокон одиночества. И медленно, упорно, день за днем, перекрывать все выходы для творческой энергии[46]
Чтобы однажды сила, скованная стальными обручами, пробила себе иной выход.
Из плотской сферы существования человеков – наружу.
Там, где взрослый погибнет, дитя приспособится.