Он подал мне таблетку, растворив ее в воде. Таблетка шипела и плясала. У нее был мрачный, средневековый вид. Именно так травили королей в одном историко-приключенческом сериале.

Я выпил, отдал стакан и лег, закрыв глаза, — ждать, пока полегчает. Детина громоздился надо мной.

Я открыл глаза.

— Слушай, — сказал я детине, — а кто ты такой? А?..

Вот тут и открылась страшная правда.

— Ваш раб, господин, — сказал детина.

— У меня нет рабов, — сказал я. — У меня принципиально не может быть рабов. Я аболиционист.

— Ваша высокочтимая матушка так и говорила — ну, этому, на бирже… Как их? Агенту, — поведал детина. — Мол, мой сын против рабства, но хочу сделать ему подарок… От материнского подарка, мол, не откажется… У него, мол, — ну, у вас то есть, — в квартире не хватает хозяйской руки…

Так. У меня в квартире не хватает хозяйской руки. Поэтому мне не позволили жениться, а вместо того подсунули чужого человека, чтобы он сделался этой самой хозяйской рукой в моем доме… Подсунули, пользуясь моей сегодняшней слабостью. В другой день я просто спустил бы его с лестницы. А сегодня я мог только одно: расслабленно стонать.

Естественно, я сразу же возненавидел своего раба.

Все в нем было противное. И брови эти его широкие, блестящие, будто маслом намазанные. И щетина над губой. И ямка в пухлом подбородке.

— Уйди, — сказал я.

Он растерялся.

— Куда я пойду, господин?

— Куда-нибудь, — пояснил я. — Чтобы я тебя не видел.

И заснул.

Я проснулся, когда уже стемнело. Во рту было гадко, но голова не болела и острая невыносимость оставила плоть.

Я осторожно сел. Очень хотелось пить. И еще глодало ощущение какого-то несчастья, которое постигло меня в те часы, пока я спал. Что-то в моей жизни изменилось к худшему.

Вот в углу что-то зашевелилось… Сполз с кресла старый вытертый плед. Из-под пледа протянулась и коснулась пола босая нога. Нога была толстая, как фонарный столб, белая, густо поросшая волосом.

Раб!