— А эта дура-то что стоит? — закономерно поинтересовался Хашта.

— Почем я знаю, — сказала Цира. — Может, ты неправильно ее держишь.

— Да нет, Цирка, правильно я ее держу. Я ведь ее и раньше так держал.

— Так ведь раньше она вертелась?

— Раньше вертелась. А теперь вот клинит.

Он снова проверил исправность рамки на мне. На меня индикатор реагировал, на Циру — хоть убей.

Мурзик подумал немного. Поковырял индикатором в ухе. Цира зашипела и дернулась, чтобы отобрать. Кошка, недовольная резким движением, тяжеловесно спрыгнула на пол, опрокинув при том тарелку с виноградом.

И тут рамка, точно бешеная, завертелась в пальцах у Мурзика. Как будто до сих пор что-то сдерживало ее естественные порывы.

— Бля! — изумился Мурзик. — Заработала!

В наши затуманенные алкоголем мозги с мучительным скрежетом вошла новая информация. Итак, индикатор все-таки среагировал на Циру. Яростно, я бы сказал, среагировал. Это значит, что…

— Значит, прежде что-то сдерживало, а теперь, значит, не сдерживает, — подытожил Хашта-Мурзик.

Мне стало обидно. Почему мой бывший раб додумался и сформулировал, а я нет? Почему это он нашел единственно точное слово, а я…

— Мурзик, ты когда-нибудь напиваешься пьян? — спросил я.

— Ну… — призадумался Мурзик. — Может… хотя… Вот у Трехглазого, после той дряни… Или… А! — он просиял. — Раз мы с сотником, значит, зашли в одно место…

— Я же говорила: человек или Энкиду, или нет, — холодно процедила Цира. Она не могла простить нам того, что мы в ней усомнились.

— Да брось ты, Цирка, в самом деле дуться! Кто в тебе сомневался? — спросил проницательный Хашта-Мурзик.

— Кто дуется? — взъелась Цира. Отчетливо понесло уксусом.

— Да ты и дуешься! — добродушно засмеялся Мурзик. — Не, тут какая-то загвоздка другая… Во…

Он поднес рамку ко мне. Рамка послушно завертелась, ровно, уверенно, хотя и не слишком быстро.

Затем Мурзик поднес рамку к Цире. Рамка сначала остановилась. Потом качнулась… и завертелась в обратную сторону.