— Какую секту? — пролепетал я. Это было уже что-то новенькое. — Какие… комми?..

Она повернулась ко мне.

— Одумайся, Даян! А пока не одумаешься — ты мне не сын!..

И швырнула в меня какой-то скомканной бумажкой.

— И не смейте меня провожать! — крикнула она, выходя из комнаты. Хотя ни один из нас не пошевелился.

Хлопнула дверь. Мурзик пошел заложить засов. Я развернул бумажку. Это была вырезка из «Ниппурской правды».

Товарищ Хафиза постаралась. Расписала нашу неудачную попытку слиться в едином герое как омерзительное сектантское радение.

Я был выставлен в очерке как грязный и растленный рабовладелец, жестокое животное и главарь бесстыдной шайки, а Мурзик — как моя жертва, вовлеченная в отвратительные сектантские практики побоями и запугиванием.

Досталось и остальным, в частности — Цире («испорченная до мозга костей проститутка, использующая похотливые устремления кровососов в целях собственной наживы»), Луринду («погрязшая в расчетливом разврате с хозяином так называемой фирмы»), Ицхаку («кровосос, эксплоататор, растленный тип, извращенец, чье грязное воображение…» и т. д.)

Очерк назывался «КРОВОСОСЫ РАСПОЯСАЛИСЬ». Кто-то заботливо вырезал его из газеты и потрудился прислать моей матушке.

Мурзик спросил жалобно:

— И что теперь будет?

— Позлится и перестанет, — сказал я. Но на душе у меня стало погано.

Мурзик взял бутылки и пошел на кухню их открывать. Вернулся. Сел рядом на диван, протянул одну мне, к другой приложился сам.

— Хорошо хоть по бабам прошелся? — спросил я. Я понял вдруг, что скучал без Мурзика.

— Ага, — сказал Мурзик между двумя глотками пива.

Нам вдруг разом полегчало. Я фыркнул.

— Паровозик я сломал, надо же! До сих пор обижается…

— А что, правда сломали?

— Да не помню я…