От его круглого щита остались одни щепки, шлем был весь во вмятинах, кольчуга порвалась, меч затупился, болела каждая косточка и каждая мышца, однако он стоял в первом ряду готской дружины, а над ним гордо реяло его собственное знамя.

Перед ним вздыбилась громадная лошадь. Дагоберт мельком увидел всадника: низкорослый, но широкоплечий, в вонючих одеждах из шкур под слабым подобием доспехов, лысая голова с длинным чубом, жидкая раздвоенная бороденка, многочисленные шрамы на носатом лице. Гунн замахнулся на него топором. Дагоберт отскочил в сторону, чтобы не попасть под копыта, и отразил удар. Зазвенела сталь, в сумерках ярко засверкали искры. Клинок Дагоберта пропорол всаднику бедро. Если бы его лезвие было таким же острым, как в начале битвы, гунн наверняка отправился бы к праотцам, а так он, обливаясь кровью и вереща, ударил снова, на этот раз — по шлему вождя готов. Дагоберт пошатнулся, но устоял на ногах. Мгновение — и противника простыл и след: его унес куда-то водоворот сражения.

Зато появился другой, который швырнул копье, и оно вошло Дагоберту между плечом и шеей. Гунн рванулся было в образовавшуюся в готском строю брешь, однако Дагоберт, падая, успел взмахнуть мечом и ранил гунна в руку, а его товарищ раскроил вражескому воину голову своей алебардой. Конь гунна помчался прочь, волоча за собой мертвое тело.

Битва прекратилась внезапно. Уцелевшие враги в страхе бежали. Удирали они не скопом, а поодиночке, утратив, как видно, всякую веру в дисциплину.

— За ними, — прохрипел Дагоберт. — Не дайте им уйти, отомстите за наших… — Он хлопнул по ноге своего знаменосца, тот наклонил стяг вперед, и готы бросились преследовать гуннов. Те, кто ускользнул, могли считать себя счастливцами, ибо готы не ведали пощады.

Дагоберт ощупал шею. Кровь хлестала из раны струей. Шум схватки отдалялся, становились слышны стоны раненых и крики стервятников. Слух Дагоберта постепенно слабел. Он поискал взглядом солнце, чтобы посмотреть на него в последний раз.

Воздух рядом с вождем задрожал — из ниоткуда возник Скиталец.

Он соскочил со своего колдовского скакуна, упал на колени прямо в грязь, положил руку на грудь сыну.

— Отец, — прошептал Дагоберт; в горле его клокотала кровь.

Лицо человека, которого он помнил суровым и сдержанным в проявлении чувств, было искажено мукой.

— Я не мог… нельзя… они не позволили… — пробормотал Скиталец.

— Мы… победили?..

— Да. Мы избавились от гуннов на многие годы. Ты молодец.

Дагоберт улыбнулся.

— Хорошо. Забери меня к себе, отец…

Карл обнимал Дагоберта, пока за тем не пришла смерть, да и потом он долго еще сидел у тела вождя готов.