– Вот таким образом, друзья мои, – проговорил Андрей Иванович, кладя на дальний угол стола белый от грунта венчик, которым было произведено окончательное смешивание составляющих.

– Приступаем к грунтованию, – объявил он торжественно. И без промедления стал наносить свежеприготовленный грунт тонкими слоями на проклеенный и высушенный холст. Установилась хрустальная тишина, только флейц свистел по поверхности упруго натянутого, как кожаная мембрана на литаврах, холста.

Когда все было закончено, Андрей Иванович просто спросил:

– Ну что, перекур?

Единодушное согласие оркестранты выразили обычным способом, как это они привыкли всегда делать, струнные стали тихонечко постукивать смычками по пюпитрам, а остальные закивали. Иллюзия взаимопонимания была полной.

– Приступаю к завершающей части проекта, – торжественно объявил Андрей Иванович, уже освоившийся со своей странной ролью, – Сейчас, на ваших глазах…

…Устойчивая тишина потеряла равновесие и распалась. Весь оркестр, до этого момента демонстрирующий полное взаимопонимание и согласие, вдруг пришел в движение. Степенные музыканты стали шумно вскакивать со своих мест и выкрикивать, прямо как болельщики на футбольном матче:

– Сурикова! – послышались отдельные голоса, быстро сливающиеся в нестройный хор. – Шишкина! Шишкина!

– Даешь Петрова-Водкина! – резко выделялся женский голос в общем тумане хорала.

– Ван Гог! Ван Гог! – скандировали самые ретивые оркестровые фанаты вполголоса. Молчала только первая скрипка, покачивала головой с таким видом, как будто говоря: «Так нехорошо, господа, как невоспитанно вы себя ведете, право…».

Андрей Иванович внимательно посмотрел перед собой и с упрямой ноткой в голосе продолжил:

– … в полном здравии и полностью отдавая отчет происходящему, я, Зорин Андрей Иванович, в присутствии свидетелей, напишу всемирно известную картину Исаака Левитана «Март». Приступаю.

Свет в зале снова стал меркнуть. Освещенными остались только часть подиума и сам мольберт с подрамником, все остальное погрузилось в золотисто-коричневый, мягкий полумрак, а ля Рембрандт.

Андрей Иванович полностью преобразился в своих стремительных наклонах и поворотах над мольбертом так, что стал напоминать присутствующим более Паганини с дирижерской палочкой в руке, нежели Левитана с кистями. До того стремительны и хищны были его движения! Это сходство усиливалось еще тем, что гражданский костюм Андрея Ивановича незаметно сменился на длинный камзол с большими золотыми пуговицами и широкими рукавами, на ногах появились чулки до колен и башмаки на высоких каблуках с большими пряжками. Слышалось бормотание маэстро, который по-русски комментировал каждый мазок, каждое прикосновение.