— Мы пьем, — Ксавье поднял свой сосуд и обвел взглядом товарищей, — за то, чтобы наши последние ошибки остались на самом деле последними.

Он невольно дотронулся до еле-еле зажившей раны на лице. Теперь он стал гордым обладателем шрама, подобного тому, которые часто украшают лица грюнвальдских студентов, для которых это является знаком доблести и частого участия в дуэлях. Для Ксавье же шрам остался вечным напоминанием о допущенном промахе.

Юноши выдохнули и медленно выцедили штарк. Нет, он не казался жидким огнем, он им был. Обжигающая жидкость прожгла пищевод и вспыхнула в желудке, медленно утихая сытым драконом.

Цайт заметил, что Ксавье по своему обыкновению, не стал пить, а только смочил губы в напитке.

— Ксавье, — крепкий ром слегка затуманил голову, иначе он никогда не стал бы спрашивать, — почему ты ни разу не выпил с нами?

— Потому, — Ксавье поставил сосуд на стол, — потому что я никогда не пью спиртное.

Другой бы промолчал, но язык Цайта оказался быстрее головы:

— Почему?

Вопрос был не к месте, все они здесь находились в том числе и потому, что хотели оставить свое прошлое за плечами.

Ксавье посмотрел на своих друзей и подумал о том, что они все-таки друзья.

— Я никогда не пью, потому, что не хочу стать таким, как мой отец.

Ребята промолчали, даже Цайт все-таки сумел удержать свой язык. Но Ксавье решил рассказать о себе.

Все-таки это были друзья. А какие тайны от друзей?

Он сел и посмотрел в глубину плошки со штарком, как будто рассматривал в нем события прошлого.

4

— Мой отец… Он был моим отцом, а значит для меня — самым лучшим, самым сильным, самым умным. А еще он был веселым. Я был совсем мальчишкой и не понимал, что веселым он бывает тогда, когда выпьет. Он любил вино, и пиво, и шнапс, и любые напитки. Но чем старше я становился, тем меньше веселья было в отцовской выпивке. Он стал злым и агрессивным, уже постоянно был пьяным, начиная день с вина и заканчивая его лежащим на полу…

Перед глазами Ксавье стояло то, чего он не рассказал друзьям: дикий рев пьяного отца, разносящийся под сводами зала, отца же, лежащего в одном из коридоров дворца в луже собственной блевотины и отмахивающегося от слуг.

— …в конце концов, ему начали мерещиться призраки, упыри, вампиры и он истошно кричал, требуя, чтобы их увидели и другие. А то и хватал ружье и начинал стрелять по невидимым тварям, тянущим к нему свои призрачные лапы…

Друзья молчали.

— …однажды, — продолжал Ксавье, — он принял за вампира меня. Две пули пролетели мимо моей головы. Хотя отец и был отличным стрелком, но это было до того, как его душу сожрала выпивка. Мне было десять лет. После этого я ушел из дома к вервольфам.