Когда ему было пять лет, он вдруг открыл для себя, что старые люди умирают. Да, они уже очень старые, но они все равно хотят жить! И он, Виталька, когда-нибудь станет старым… А родители? Ведь мама с папой постареют гораздо раньше! Ему сделалось страшно — вот так же, на рассвете, — он заплакал в подушку и плакал, не переставая, пока Пандем ему объяснял, что он не умрет почти точно, и даже его родители, может быть, тоже не умрут. Потому что человечество расселится в космосе, перейдет на новый энергетический уровень, и тогда старение и смерть станут ненужным, отжившим законом природы. И Виталька заснул счастливый оттого, что смерти нет.

Почему он вспомнил то утро?

Ромки тогда не было. Кровать у Витальки была другая. Почему он вспомнил то утро?

Вчера, несясь на лошади, он ни о чем таком не думал. А во сне… Или в ту секунду, когда он просыпался… Ему подумалось: а все те люди, что скакали на лошадях до него? За ними гнались, чтобы убить… Или они сами гнались за кем-то… А ведь были еще те, что шли в бой… Они не боялись?

— Пандем… Они не боялись?

«Боялись».

— Тогда почему?

«Потому что преодолевали страх смерти».

Виталька прикрыл глаза. Ему увиделось: вот человек летит, склонившись к белой гриве, а за ним по пятам — всадники, желающие ему смерти. И еще он увидел: человек выходит навстречу врагу, а лицо у него сосредоточенное, как у Ромки. Он поднимает меч…

Виталька лежал, обхватив себя за плечи, и дышал часто-часто. Что-то внутри у него было… как будто прищепкой защемили где-то внутри, в сердце. Хотелось плакать. Но не грустно.

— Пандем!

«Да?»

— А я бы так мог?

«Думаю, мог бы. Ты ведь храбрый».

— Пандем! А… никто ведь не узнает, что я бы так мог.

«Почему? Вот ты пойдешь в бассейн и прыгнешь с вышки…»

— Это не то, Пандем, — сказал Виталька, еще подумав. И добавил по-взрослому: — Видишь ли… Ты, наверное, не поймешь.

* * *

«…Потому что воспитание — это тоже модификация. Ограничение свободы. Выработка желаемых реакций с помощью системы стимулов… А если речь идет о взрослом человеке с сильной волей? Экстремальное воспитание… Или запрограммировать его. Или убить на фиг, а уже детей его вырастить „правильно“… Ким, ты в самом деле хочешь слушать от меня все эти мозолистые банальности?»

Ким снова был один, на скамейке посреди пустого парка, скамейка висела на цепях — и едва-едва покачивалась, хотя Ким сидел совершенно неподвижно. Возможно, ритмичных толчков его крови было достаточно, чтобы нарушить равновесие.