— Я для тебя всего лишь муравей на муравейнике, — сказала Юлька и снова услышала в своих словах дедовы интонации. — Если ты меня не послушаешь… я уйду от тебя. Я больше никогда с тобой не заговорю. Я стану «Без Пандема». Ты этого хочешь?

— Нет, — сказал ее собеседник быстро, даже слишком быстро, так, во всяком случае, Юльке показалось. — Я этого не хочу.

— Так вот это мое последнее слово! — сказала она и поднялась. — Даю тебе один день на размышление… Один день! Если завтра мама не позвонит отцу — я не скажу тебе больше ни слова, никогда! Понял?!

Экран погас.

Некоторое время Юлька оторопело смотрела на черный прямоугольник. Никогда прежде Пандем не уходил первым, никогда.

* * *

Арина Каманина любила свое утро. В восемь часов заводил песню будильник — негромкую, осторожную, прогоняющую сон моментально и напрочь. В восемь сорок она выходила из физкабинки голая, мокрая, горячая, ни о чем не думающая, кроме предстоящего завтрака с чашкой горячего тоника.

В девять ноль девять она открывала дверь беседки и ровно в десять минут десятого усаживалась перед железным зеркалом в серебряной раме. Сегодня, впрочем, она пришла на минуту раньше; села, положив подбородок на сплетенные пальцы, глядя на собственное отражение.

Для женщины на пороге пятидесятилетия она выглядела, пожалуй, идеально. Овал лица почти не изменился. Веки оставались упругими. Редкая седина в светло-русых волосах не старила, скорее, придавала шарм. Арина могла бы родить ребенка, если бы захотела.

— Доброе утро, Пан.

Зеркало потемнело. Вместо Арины в нем отразился Пандем — иногда ей казалось, что он такой же, каким был и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет назад. А иногда — что он изменился; во всяком случае, если бы отражавшийся в зеркале был человеком, она не могла бы определить его возраст.

Пандем кивнул. Ничего не сказал в ответ; это не была грубость. Арина откуда-то знала, что их утренние встречи — короткие — столь же много значат для него, как и для нее. Может быть, поэтому они говорили всегда мало.

Сперва она не верила, что Пандем приведет в действие свой план насчет беседок. Потом злилась. Потом впадала в отчаяние. Потом успокаивалась, поддаваясь на уговоры Пандема.

Потом — когда Пандем был уже только в беседках — она ничего не могла делать, ездила по городу внешне бесцельно, а на самом деле от беседки к беседке. Она прошла их все. И в каждой проводила не меньше часа; Пандем не упрекал ее и не стыдил, он прекрасно понимал, что это пройдет.

И прошло. Арина устала. А потом — привыкла.

Она могла бы сказать: Пан, мне не хватает тебя. Я признаю твою правоту: общаться с тобой ежесекундно я не должна, не могу, у меня атрофируется желание — и возможность — принимать решения, вообще чего-то хотеть… В моей теперешней жизни есть свои преимущества. Во всяком случае, каждое утро я просыпаюсь, зная, что увижу тебя через час и десять минут. И каждый вечер я засыпаю, зная, что ты со мной всегда и что ты думаешь обо мне. И, в конце концов, я все равно говорю с тобой — по привычке, — хотя ты мне не отвечаешь.