— Зачем так жестоко шутить?

— Извини, — примирительно отозвался молодой человек. — Ну, извини, старик. Я пытаюсь справиться с ответственностью, которую ты возложил на меня. А быть серьёзным я всегда успею.

— Чем быстрее ты востановишь орден Семи, тем быстрее сможешь отправляться спасать людей. Чего ты упорствуешь, чего ждёшь? Думаешь, когда я умру, тебе не нужно будет исполнять обязанности отца народа?

Лука промолчал. И Гэбриэл понял, что ученик его действительно желает именно этого. Ему вдруг стало грустно. Он безвольно повесил голову и замолчал, больше не желая переубеждать того, кто смерти жаждал больше, чем жизни.

— Ну не молчи. Скажи, что я тебя разочаровываю.

— Как ты сможешь проповедовать людям жизнь, если сам не желаешь о ней думать? — печально проговорил Гэбриэл. — Это будет лицемерие. А его за прошедшие две тысячи лет было предостаточно. Став лидером ты будешь предметом для подражания во всём.

— Но отец Яков… — не успел договорить Лука.

— Яков, каким бы стойким и верным католиком ни был, однако стал родителем ради блага всех, нарушив церковный обет. Ты был зачат не в похоти, а в священном обряде. Твои родители сделали всё, чтобы на свет появился Спаситель.

— Если честно, я устал от всех этих высокопарных слов и эпитетов, — поморщился Лука.

— Тогда иди и повесься, чтоб не мучиться и не мучить смертных! — вдруг выпалил старик.

— Да ладно тебе. Чего ты психуешь?

— Ты нарочно меня бесишь своей легкомысленностью?

— Ты же знаешь, что всё будет иначе. Просто позволь мне ещё немного побыть человеком. Молодым человеком.

— На это уже нет времени. Понимаешь?

— Понимаю. Но не хочется понимать.

— Нужно поступать согласно здравому смыслу и помнить всегда о том, что жизнь первична. Поддержание глобальной жизни — это тебе не хиханьки. Слабости, страсти и легкомыслие может стоить всем жизни. Неправильные поступки могут нарушить весь ход истории и самой жизни на планете. Пока ты будешь привыкать к мысли о своей исключительности, может случиться непоправимое. И я здесь рядом с тобой только потому, что времени у тебя на человеческие слабости нет. Ты не волен выбирать: быть простым священником или быть прародителем будущей расы разумных на планете. У тебя миссия спасения жизни на планете, и жизни людей в том числе. Но только в том числе, а не только жизнь людей. Понимаешь?

— Понимаю.

— Если же ты на самом деле не понимаешь всей серьёзности нашего положения, то тогда ради чего стоит защищать самую жизнь, если ты сомневаешься в её целесообразности для самого себя? Зачем тогда спасать людей, если они станут как ты, бездетными и рафинированными философами, бездушными роботами, оторванными от реальности, от жизни и радости видеть плоды деяний своих? Ради чего? Только ради самой проповеди? Жизнь вечная лишь в детях и внуках, — продолжал убеждать Гэбриэл.