Я пишу это для того, чтобы вы поняли: семнадцатый год не был предопределен ходом истории, как и девяносто первый. Российская Империя могла остаться существовать в семнадцатом и стать действительно мировым лидером, без ГУЛАГа и бойни Второй мировой. Можно было пройти индустриализацию, не загоняя полстраны в лагеря и не заставляя работать за миску баланды. Можно было решить и земельный вопрос, проблему аграрной перенаселенности центра страны – без всего ужаса коллективизации и раскулачивания, без гражданской войны, без голодающего Поволжья и вымирающей от голода Украины. Можно было навести порядок в стране – без сивого бреда сталинских процессов, без кровавой бойни тридцать седьмого года, когда вышедший из-под контроля НКВД объявил войну стране, уничтожая людей десятками и сотнями тысяч, без половины страны, прошедшей через лагеря и привнесшей лагерную культуру в нормальное общество. Можно было и воевать по-другому – без предателей в генеральских погонах, без сданного через неделю войны Минска, без ада Невского пятачка, где трупы лежали в несколько слоев, а немецкие пулеметчики сходили с ума, без стреляющих в спины комиссаров и атак волнами на немецкие пулеметы до последнего русского солдата. Будущее не было предопределено – ни в семнадцатом, ни в тридцать седьмом, ни в сорок первом, ни в девяносто первом. И, наверное, весь двадцатый век, горестный век нынешней изверившейся, уставшей России можно вместить в несколько горьких слов: хотели как лучше, а получилось…

Я хочу, чтобы вы понимали еще и вот что: Империя, о которой я пишу, тоже не без греха. В ней никуда, к сожалению, не делись ни интеллигенция, готовая, как бродячая собака, в любой момент больно укусить, ни военная и промышленная элита, у которой есть и свои, не совпадающие с народными интересы, ни предатели в погонах, которые всегда знают, как лучше, но никогда не предполагают, «как всегда». Но бог хранит Россию, ведь верно?

Террористы

Дорога на Гельсингфорс

К сожалению, и Дарья, и Малена были теми, кем они были: двадцатилетними на момент трагедии пустышками, видящими только то, что они хотят видеть. Они были влюблены – и поэтому не задавали относительно своих кавалеров тех вопросов, которые стоило бы задать. И они не были сотрудницами спецслужб, иначе бы увидели то, что надо было видеть. Например, скачанные и сброшюрированные книжечки, содержащие комментарии об Исламе, были запрещены, так как содержали экстремистские высказывания. Оба молодых человека, особенно Магомет, очень неохотно выходили с девушками в свет и боялись посещать те места, где были солдаты и моряки. Их можно было понять: у тех же «морских котиков», диверсантов фотографическая память на лица и кто-то мог вспомнить Магомета. Правда, у него тогда была борода, но была еще и приписка под портретом: «Особо опасен. Взять живым или мертвым». Ему было не двадцать пять, а двадцать девять лет. И он был не сыном шахского полковника, который был растерзан разъяренной фанатичной толпой на стадионе, а сыном судьи шариатского суда. Сам судья скрыться не смог, привычка записывать вынесение смертных приговоров на видео для последующей трансляции по телевидению его подвела. Оценив представленные доказательства, военный трибунал признал «богослова» виновным в многочисленных убийствах, совершенных в составе организованной преступной группы «Армия Махди», и приговорил к смертной казни через повешение. Сын сначала мстил за отца, совершая террористические акты против русских, а потом ему удалось легализоваться по документам сына человека, которого убил его отец, и попасть в Санкт-Петербург. Сюда он приехал со вполне конкретной целью – убить Его Императорское Величество.