– Ну, ну… обожгу и утомлю… – проворчал всё еще недовольный Бочкарев, но прикрытые глаза выдавали согласие.
Слова и ладонь, вместе с тихим голосом стали будто отдаляться, исчезать, превращаясь в летящие бабочки, которые колыхались из стороны в сторону, разбрасывая разноцветье крылышек по небосводу дня… а зайчики от них начали выхватывать домики, дома, улицу и неожиданно нарастающий гул мотора в темнеющем полукруге арочного проезда.
Автомобиль буквально вынырнул оттуда, резко свернул, огибая угол арки, резина завизжала, и человек, цеплявшийся за крышу, отлетел на стену. Распластанное тело, потеряв инерцию и размякнув, медленно сползло на тротуар.
– Ну как? – Галина убрала руку с головы Виктора. – Веришь?
Бочкарев вздрогнул, очнулся и глубоко выдохнул: – Ну, ты даешь!
– Не я милый, не я.
– А кто же?!
– Тебе лучше не знать.
– Не узнаю тебя… иногда…
– И не надо. Главное – ты не помнишь неприятности. Я постараюсь избавить тебя от них. По мере надобности… включая прошлые. Ведь роль женщины именно в этом? Не так ли? – Она усмехнулась. – А теперь постарайся уснуть. Завтра мы идем в гости к Самсонову или… к Самсоновым, помнишь?
– Уже и это вылетело… – мужчина потянулся прямо на диване.
Странное видение, надвигаясь и обволакивая, снова затягивало его в мерцающую темноту, где большой стеклянный фиолетовый шар в руке хозяйки, испещренный подобием трещин изнутри, чуть вспыхивал, когда та касалась его такой же палочкой. Наконец, в глубине начали проступать чьи-то глаза.
Самсонов раздраженно высморкался.
– А у нас есть дома эвкалипт? Или облепиховое масло?
– Нет. Но их полно в свободной продаже, – халат жены бесшумно проплыл мимо.
– О, да! Я забыл столь замечательное свойство! С месяц назад, помню, в одиннадцать вечера, я хотел поставить перцовый горчичник – раскашлялся… Так он, негодяй, тоже оказался в «свободной» продаже. Не много ли на нее выставлено сегодня?!
– Где, в мире? Или только в нашем городе?
– Я серьезно!
– Ты чем-то раздражен, милый? – Людмила остановилась и как всегда спокойно и понимающе улыбнулась.