— Ты всегда отличался умом и добрым сердцем. Полагайся и впредь на эти свои качества. И еще — в Кордове был у меня молодой друг, звали его Назир…

— Назир?! — поразился Святогор.

— Да-да, его родители преклонялись перед Абд-Аль-Рахманом Третьим и в его честь назвали сына. Так вот, разыщи этого человека, передай ему, что я жив. Он всегда был честен и благороден. Он сможет помочь и вам, по крайней мере, даст кров…, — старик горестно вздохнул, — если он еще жив.

— Хорошо, — пообещал Святогор, — но я так и не знаю твоего имени.

— Ветер имя мое носит, пряча в зелени от зноя,

В струях звонкого фонтана звук простой его омоет. А в вечерний час устало попрощается Светило. Имя взмоет над землею светлым духом легкокрылым, — ответил старик торжественно-лукаво и прибавил:

— Прощайте! Счастливого пути! Да будет с вами Аллах!

Так мы простились со старым отшельником, не узнав его имени. Даже Святогор из деликатности не посмел настаивать на своем вопросе, подозревая, что давно должен был узнать старика.

— Он знаком тебе, Святогор? — этот вопрос мучил меня.

Он задумчиво покачал головой и откликнулся:

— Нет, пока я его не вспомнил. Но это немудрено. Дворец огромный, это целый город, где обитало великое множество людей.

— Но ведь он тебя помнит, — отметила я.

Мне почудилось, что он был немного уязвлен. Он замкнулся, и я не отважилась потревожить его раздумья. Вдруг он вскричал:

— Это же Гайлан! О Аллах всемогущий, как же я мог забыть его? Горе мне, худому и недостойному! Прости меня, старый учитель, о прости! — громко стенал он.

Никогда я еще не слышала от этого исключительно сдержанного человека таких откровенных восточных причитаний. Мы находились на арабской земле, мы провели ночь у старого араба, и культура, в которой воспитывался наш друг, подсознательно овладела им. Мы с братом удивленно смотрели на непривычное поведение Святогора, точнее Абдеррахмана. Это не укрылось от его внимания, и он смутился:

— Простите, друзья мои! Я расстроился, что не узнал придворного поэта, обучавшего меня некогда в детстве гармонии и музыке арабского стиха. Он очень изменился, да и не видел я его лет двадцать.

И он пустил коня вскачь по крутому обрыву, так что я онемела от страха, ожидая стать свидетельницей его неминуемой гибели. На краю обрыва конь взвился на дыбы, с сухим треском по склону вниз посыпались сорвавшиеся камни. Он резко повернул коня нам навстречу, медленным шагом подъехал к нам и грустно промолвил:

— Наши судьбы похожи. Мы — затерянные странники.

— Что? — не поняла я.

— Вы затеряны во времени, а я — в пространстве, — завершил он свою мысль.